Лаис Коринфская. Соблазнить неприступного - Елена Арсеньева

— Воистину, Клеарх, ты на дружеской ноге с Посейдоном! — воскликнул невысокий смуглый человек в гиматии оливкового цвета, искусно расписанном по подолу причудливым узором более темного оттенка. — Иначе каким образом можно добиться такого разнообразия рыбных блюд на столе?! И эти моллюски… они достойны пира олимпийцев, так же, впрочем, как эта дивная рыба в белом вине с ломтиками ангурья…[19] Я ведь правильно называю это чудесное растение?

— Ангурья мне привозят из Сикиона, — сказал Клеарх. — Однако если тебя интересует, как называется это блюдо, надо спросить у моего повара, друг мой Неокл.

— Оно называется саламис, — шепнула Лаис, убирая со стола чашу, в которой гость омывал руки после еды. — Я тоже знаю, как его готовить.

Багроволицый толстяк в темно-красном гиматии, возлежавший на апоклинтре[20] рядом с тем человеком, которого хозяин назвал Неоклом, возмущенно взглянул на Лаис.

Однако никто из гостей не выразил возмущения тем, что женщина вмешалась в мужской разговор. Лаис была не просто женщиной, а прежде всего аулетридой, приглашенной прислуживать на пиру и развлекать друзей хозяина, поэтому ей дозволялось многое, за что девушка или замужняя женщина была бы крепко побита отцом или мужем.

Впрочем, судя по выражению лица толстяка, он с охотой наградил бы Лаис тумаком или оплеухой, а сдержался лишь потому, что опасался разгневать Клеарха.

Хозяин дома, в который Лаис пригласили на симпосий, был высокий, великолепно сложенный светловолосый мужчина с некрасивыми чертами веснушчатого лица, но с такой доброй и приветливой улыбкой, что всякий улыбался ему в ответ. Он был умен и приветлив, богат и щедр. За разговором с ним забывалось, что он некрасив: каждым словом, каждой улыбкой, каждым взглядом своих небольших, но умных и веселых глаз Клеарх вызывал восхищение.

При этом он воистину обожествлял красоту и относился к прекрасной Лаис с почти молитвенным восторгом. Между ними уже существовал уговор (одобренный верховной жрицей Никаретой), что именно Клеарх станет ее первым гостем после того, как Лаис пройдет выпускное испытание в школе гетер, и оба они не без удовольствия предвкушали эту встречу, а потому иногда обменивались острыми взглядами и улыбками, которые смутно волновали обоих и смысл которых был понятен только им двоим.

Оба предвкушали эту встречу с удовольствием…

— Подлей еще воды, Лаис, — с улыбкой попросил Клеарх, и Лаис послушно наклонила стеклянный кувшин, расписанный цветами ирисов, над кратером с вином.

Она нагнулась ниже, коснувшись обнаженной грудью плеча Клеарха, и почувствовала, что у того перехватило дыхание.

Однако ни один из них не подавал окружающим виду, как взволновало их это мимолетное прикосновение. Лаис надеялась, что никто не заметил мурашек, которые побежали по ее телу… и никто не обратил внимания, что гиматий на бедрах Клеарха предательски приподнялся.

Клеарх переменил позу, делая вид, что так ему удобнее изящной стеклянной ложкой в виде женской фигурки смешивать в кратере вино и воду.

— Давно ли ты превратился в трезвенника, Клеарх? — недовольно пробурчал толстяк, цвет лица которого доказывал, что он предпочитает неразбавленное вино. — Ты пользуешься своим положением симпосиарха и заставляешь нас пить какую-то полубесцветную жидкость, напоминающую слабительное! Ее даже как-то неловко сплеснуть в жертву богам! Или эта девчонка по своей воле льет слишком много воды в кратер? Не зря сказал великий поэт Алкей: «Вино — души людской зерцало!» Зеркало вина отражает скупую и лживую душу твоей аулетриды!

— В самом деле, Лаис? — нахмурив брови, повернулся к ней хозяин дома. — Неужели ты своевольничаешь? А ведь здесь я — симпосиарх, глава этого маленького собрания и распорядитель пира, а значит, именно мне принадлежит право определять крепость вина, которое будут пить мои гости!

Лицо Клеарха имело недовольное выражение, но глаза лукаво блестели из-под сурово сдвинутых бровей. Вдобавок он подмигнул… Это значило, Лаис следовало ответить ворчливому толстяку так, как она сочтет нужным.

— Клянусь вам, достопочтенные господа, что не налила ни капли воды сверх той меры, коя была отмерена нашим симпосиархом, — сказала она, обводя глазами собравшихся с самым невинным и скромным выражением. — А он, как мне кажется, озабочен прежде всего тем, чтобы каждый из вас и после окончания пира помнил свое имя, а не звался Порфирием.

Толстяка звали Порфирием, а его имя значило — багровый. Цвет его лица как нельзя лучше соответствовал этому имени!

Общий хохот показал, что гости должным образом оценили шутку Лаис. Громче всех смеялся Клеарх.

Порфирий криво усмехнулся и пару раз лениво хлопнул в ладоши, показывая, что он тоже воздает должное остроумию аулетриды:

— Ну что ж, язычок у нее работает бойко. В чем ты, Клеарх, конечно, уже не раз убеждался… вместе со своим лучшим дружком.

Подражая Лаис, Порфирий придал своему одутловатому лицу невинное выражение и потупился, не сомневаясь, что все вокруг с трудом удерживаются от смеха и не хохочут лишь потому, что не хотят обидеть хозяина.

Однако его ждало разочарование. Большинство гостей сделали вид, что даже не слышали этой рискованной шутки, а взгляды тех, кто все же посмотрел на Порфирия, выражали смущение и досаду.

Всем было известно, что аулетриды приглашаются на пиры только играть на флейтах, танцевать, петь или обносить гостей вином. Все прочие свои желания благовоспитанный коринфянин, почитавший Афродиту — а в Коринфе все почитали Афродиту! — должен был сдерживать до того момента, когда аулетриды сменят свои тоненькие пояски из золотистой кожи на пояса из чистого золота (их носили в подражание зачарованному волшебному поясу Афродиты, в котором заключались любовь, желание и обольщение) и получат право называться гетерами и выбирать себе любовников, друзей и покровителей, одаряя своими ласками кого пожелают и когда пожелают.

Предположить, что аулетрида, приглашенная на симпосий, состоит в связи с хозяином дома, значило оскорбить и ее, и самого хозяина.

— Кажется, это рецина? — явно желая прервать неловкий момент, спросил Неокл, указывая на кратер с вином. — У нас в Эфесе ее тоже любят. Видимо, пифос, сосуд, в котором она стояла у тебя в погребе, был щедро запечатан смолой? Я очень остро чувствую этот смоляной привкус! К тому же, мне кажется, твой винодел не пожалел изюма и меду. Вино очень вкусное, но слишком терпкое. Я бы на твоем месте разбавлял его не двумя, а даже тремя частями воды!

— Верно, верно, — поддержали другие гости.