Автопортрет с отрезанной головой или 60 патологических телег - Сурат

На одном участке с покойником работала маляром-штукатуром бойкая девица по имени Толстая Мышь, которую в детстве некоторые называли Инессой. Как-то раз, когда покойник был особенно невоздержан на язык, болтая о буддизме, йоге и прочей ерунде, она отвела его в сторону и сказала: “Я могу познакомить тебя с одним кентом, который может зачмырить всех твоих йогов и буддистов, как сынков. Его зовут Саша Ежов и он мой муж. Если хочешь, пошли после работы в гости”

Покойник немного струхнул, но виду не подал. После шабаша он подошел к Толстой Мыши и они сели в трамвай номер три, который, бодро дребезжа, отвез их на окраину города, где редкие жилмассивы разделялись дремучими гектарами лиственного леса.

Инесса провела покойника на кухню, где над кастрюлей, в которой булькали какие-то травы и корешки, колдовал стремного вида чувак, явно наркоман — худющий, как кощей, с практически бесцветными глазами, в которых, казалось, отсутствовали зрачки. Этими глазами он уставился на покойника и Инесса сказала: “Знакомься, это Ежов. А это — покойник”

“Почему покойник?” — удивился стремный Ежов.

“Покойник от слова покой” — пояснил покойник, но хатха-ежик никак на это не среагировал. Он монотонно помешивал в кастрюле ложкой и, когда Толстая Мышь вышла, неожиданно сказал покойнику: “Никакая она не Толстая Мышь!”

“А я и не…” — попытался было возразить покойник, но хатха-ежик его перебил: “Сам я называю ее Мелкая Тиранья”, на что из комнаты Инесса пробурчала: “Я тебе сейчас дам, сука, тиранью!..” и хатха-ежик многозначительно поднял из кастрюли ложку. Инесса вернулась на кухню и, увидев в руках у кощея сей предмет, подумала, что теперь он вооружен и, может быть, даже опасен, поэтому придушу его, когда ляжет спать.

“Вот этот пассажир, — показала она хатха-ежику на покойника, — хочет слететь с тормозов, совсем как ты”

“А он в своем уме?” — поинтересовался хатха-ежик.

“Погодите-ка, — смутился покойник. — Ничего такого я вовсе не хочу”

“Все чего-то хотят!” — строго пропела Мелкая Тиранья.

“Нет, не так, — поправил ее хатха-ежик, — просто все люди делятся на два сорта: первые страдают от того, что мир им не соответствует, а вторые — от того, что они миру не соответствуют…”

Покойник быстро определил, к какому сорту следует отнести себя, и спросил: “А ты?”

“А мне — по хуй” — просто ответил хатха-ежик. Он расставил на столе чашки и стал разливать по ним свою отраву. Покойник отхлебнул немного, но ничего не понял. Над столом повисло тягучее молчание. Хатха-ежик пил отвар, Инесса стреляла глазами, а покойник ждал, чем все это кончится. Первой не выдержала Толстая Мышь.

“Ты так и будешь сербать свое пойло и ничего не скажешь? — возмущенно прошипела она в сторону хатха-ежика. — К тебе человек пришел!”

“А чего тут говорить? — рассудил хатха-ежик, допивая свою кружку. — И так все ясно”

“Да я вовсе и не требовал…” — попытался опять встрять покойник, но безуспешно.

“Нет, — проникновенно объяснил ему хатха-ежик, — ты требовал. Ты пришел, чтобы я тебе начал лапшу про просветление на уши вешать. А я этого не люблю”

“Понимаете, — начал сбивчиво оправдываться покойник, — из слов Инессы я, быть может, неосторожно заключил, что вы — человек, который прошел определенный путь, по крайней мере — ровно столько, чтобы можно было поделиться своим опытом. Я так понял, что вы сами в этом непосредственно заинтересованы… но выходит так, что…”

“Я не проповедник, — сказал хатха-ежик и вдруг произошла странная вещь — в его пустых глазах вдруг появились зрачки, интонация его голоса изменилась, как будто включился какой-то автомат, и он начал буквально вещать. — Послушай тех, кто проповедует свой путь, и тебе откроется, что за формой проповеди скрывается оправдание. Человек, обращаясь к тебе, пытается доказать самому себе, что дорога, которую он выбрал (и по которой он — о, чудо! — даже идет иногда), верна. Такие люди вызывают жалость. Лично я твердо уверен, что мой путь — истинный путь, но при этом я отдаю себе отчет в том, что я никоим образом не могу этого знать. Человеку доступны лишь предположение и вера, а то, что он именует „знаю“ — не более, чем наивное заблуждение тривиального и несозревшего ума. Не бывает правильных путей — есть только твой путь, ты можешь верить в него, сомневаться в нем или же отрешенно продвигаться по нему пядь за пядью — это все влияет лишь на эффективность того, что ты делаешь, но не имеет ничего общего с тем, насколько это соответствует истине. Будь проклята истина! Химера, которая порабощает хилые умишки тех, кто уже умудрился устать от своих поисков, хотя как следует искать еще и не начинал. Поиск берет свое начало там, где из головы вылетает всевозможная дурь. Сама по себе мысль о поиске — одна из таких иллюзий, которых следует стыдиться. Пробужденный ум не является мертвым, однако же его движение — это вовсе не поиск. Поиск подразумевает искомое. Если ты ищешь что-то, то обязательно найдешь. Это не есть путь в неизвестное, это банальное программирование реальности. Потрясая человеческое воображение, оно — не более, чем самообман. Истинная медитация ВСЕГДА приводит к нежелательным результатам, в противном случае это явление того же порядка. Пробужденный ум — это столкновение с нежелательными результатами. Такой ум не ведает поиска, это ум воина-разведчика, который отправляется а незнакомую территорию и действует, исходя из сложившейся ситуации, а не по составленному плану. Как я могу проповедовать свой путь, если не знаю, куда он ведет и в чем состоит? То, что я уже прошел, реально лишь в памяти, а я отрекаюсь от нее во имя дороги, которая требует, чтобы я шел налегке. Прямо сейчас ты можешь увидеть пространство, в котором ты находишься, вместо того, о котором ты думаешь, что находишься в нем. Это и будет твоя дорога — как ее можно проповедовать? Проповедовать можно только иллюзии и заблуждения. Истинная проповедь только кажется таковой, но тупой ум превращает и ее в сказку, рассказываемую на ночь, чтобы дитя уснуло быстрее и крепче. Ты слушаешь эти слова только для того, чтобы они убаюкали твой ум и помогли ему глубже уснуть, потому что твои сновидения, которые ты почему-то именуешь жизнью, в большинстве своем — беспокойные кошмары. Все предпочитают сон без сновидений. Все мечтают о Нирване. Глупые дураки, вы даже не видите, как смешны стройные хороводы ваших умозаключений! Сейчас ты узнал, что нужно заниматься разведкой, а не поиском. У тебя и в мыслях нет, что даже воин-разведчик, идущий в неведомое, он тоже идет не туда, куда нужно. Его путь — тоже ложный. Чей же путь истинный?”

“Мой! — вдруг решительно хлопнул по столу покойник. — Мой путь — истинный!”

Хатха-ежик и Инесса дружно заржали. Покойник залпом выпил свою кружку и по его телу разлилось дружелюбное тепло. Оно тянулось из него в хатха-ежика, из хатха-ежика в Инессу, а из Инессы — снова в него, образуя светящийся треугольник, который повис посреди кухни над столом. Все еще посмеиваясь, хатха-ежик протянул руку и потрепал покойника по голове, взъерошив ему волосы.

“Вот видишь, — сказал он. — Что еще я должен тебе сказать? Если ты знаешь, подскажи мне…”

“Осталось только послать меня на хуй” — пробормотал покойник.

“Это всегда пожалуйста, — широко улыбнулся хатха-ежик. — Можешь идти”

Инесса положила свою руку на руку покойника.

“А что хочешь сказать ты?” — спросила она.

Покойник вздохнул, закрыл глаза, но никаких слов не нашел.

“Можно мне еще отвару?” — попросил он.

“Можно” — разрешил хатха-ежик.

“Тогда выходит, — решился наконец покойник, — раз говорить, по сути дела, нечего и не о чем, то и учителя никакие не нужны? А если нужны, то зачем?”

“Нечего и не о чем? — хмыкнул хатха-ежик. — На вопрос, необходим ли учитель, конечно, можно дать однозначный ответ, но, поскольку таких ответов, по меньшей мере, два — однозначное да и однозначное нет — то, выходит, что никакого однозначного ответа у нас быть не может. Выходит, сам вопрос поставлен неверно. Вопросы такого рода ни в коем случае нельзя ставить абстрактно, потому что ни „учитель“, ни „смысл жизни“, ни что-либо другое в этом духе — не имеют абстрактного существования. Не бывает учителя вообще — бывает Рамана Махарши и бывает Саша Ежов. Более того, в качестве учителей они не могут существовать в отрыве от учеников, поэтому вопрос, необходим ли Саша Ежов, также звучит глуповато. На самом деле, все предельно конкретно. Любой вопрос, занимающий пространство твоей черепной коробки, как бы абстрактно он ни звучал, касается исключительно тебя самого. Если что-то нужно — это нужно тебе. Поэтому твою загадочную фразу о том, необходимы ли учителя, я перевожу на русский язык так — необходим ли тебе, покойнику, Саша Ежов в качестве учителя? Скажи мне спасибо, что я уже умалчиваю о том, что ты не удосужился подумать, а необходимы ли, в свою очередь, Саше Ежову ученики, даже такие чудесные, как ты? Также я умалчиваю о том, что ты поднял вопрос об ученичестве, не определив при этом даже для себя самого, в чем это самое ученичество должно выражаться? Как ты решаешь, происходит обучение или нет? Если я дам тебе посвящение в секретную технику концентрации на кончике хуя — это будет обучение? А если мы сидим на кухне, как сейчас, и пьем чай — это уже не обучение? Не кажется ли тебе, что ты хочешь не учиться, а иметь сознание вовлеченности в этот процесс плюс сертификат качества, который бы гарантировал тебе, что это, в натуре, обучение, а не страдание херней? Ведь, на самом-то деле, ты занят именно этим, но мало того, что ты бессовестно страдаешь херней, ты ведь еще и догадываешься об этом! И очень трогательно втайне мечтаешь, чтобы тебя в этом переубедили. А хуй тебе на рыло! Интересно вот что — ты хотя бы понимаешь, как тебе не повезло, что ты со мной встретился? Я ведь не только расстрою все твои свежеиспеченные планы по превращению меня в твоего учителя, более того — с сегодняшнего дня ты никого и никогда больше не сможешь поиметь таким образом, каким бы буддой он ни был и как бы не светилась его просветленная башка. Потребность в учителе — это такая детская военная хитрость, благодаря которой другие должны что-то делать за тебя — завязывать твои шнурки, носить твой портфель и оплачивать твой проезд в общественном транспорте. Учитель, как бы тебя это ни расстраивало, не подставляет свою спину, чтобы, на нее взгромоздясь, ты стал поближе к небесам. Он нужен лишь для того, чтобы выбить эту дурь из твоей головы. И если после этих слов ты, сука, не получишь просветление, бля буду, возьму сейчас табуретку да как ебну тебя по тыкве!”