Толкин и толкинизм - взгляд справа - Дарт Вальтамский

Г.Б. Наверное, огромный языческий пласт у Толкина мог восприниматься им и может быть понятым нами, как своего рода его Ветхий Завет. Можно сказать, что персонажи его книг отражают англосаксонское или кельтское представление о благочестивом язычнике.

А.П. Я думаю, что эта линия тоже есть, но я не хочу быть здесь неправильно понятым. Так же, как миф не может быть хорошим или плохим, справедливым или несправедливым, так же он не может быть христианским или буддийским. Каждая религия аппроприирует или, как любил говорить Беньямин, вытягивает мифические линии и превращает их в свои. Поэтому мне кажется, что классическая эволюционистская школа мифологии, проделавшая гигантскую, колоссальную работу, в целом методологически была очень неправильна. Скажем, сама формулировка сэра Джэймса Фрэзера "Миф в Ветхом Завете", "Миф в христианстве" методологически несущественна. Миф - это миф, он не может ни отождествляться в каждом из своих элементарных сюжетов и ситуаций с данной религией, ни, менее всего, ей противопоставляться как её предпрошлое. Ни одна религия не может выводиться из мифа. Религия - это другое дело. В конечном счёте, религия - это путь к спасению. Что на этом пути собирается и используется - это вопрос уже чисто исторический. То есть мы уходим из мифологии, когда мы переходим к её конкретным употреблениям, и мы переходим к религиям и к идеологиям. К сожалению, очень часто. Почему к сожалению? Это очень субъективно. Просто не могу воздержаться".

Ну, насчет отнесения Юнга и Генона к одной и той же линии, профессор врет.

Достаточно почитать, что пишет о Юнге сам Генон. Но это детали. Сам отрывок интересен уж тем, что (чуть ли не впервые?) помещает Толкина именно в тот контекст, в котором его творчество только и можно анализировать. В контекст европейского традиционализма его эпохи, а никак не в контекст постмодернистской фэнтази, в который его обычно по невежеству своему ставят толкинисты.

Весна народов не возникла на пустом месте. Вторая половина девятнадцатого века уже ознаменовалась мощным подъемом неоархаики в самых разных (порой более или менее органичных, порой извращенных) формах. В философии рождается иррационализм, ярчайшим представителем которого остался Фридрих Ницше, давший начало "философии жизни". К европейскому мифу обращается Вагнер. Назад от урбанизации к фольклору и идилии "простой народной жизни" устремляется германо-австрийское "фелькиш" народничество. Еще вчера рациональную и увлеченную механицизмом Европу кидает в противоположную крайность - повальное увлечение магнетизмом, спиритизмом, астрологией, магией. Во Франции процветает орден мартинистов до сих пор знаменитого Папюса. Эта среда и породила тот мощный всплеск иррациональной архаики, который выплеснулся на арену истории с началом Первой Мировой и процветал вплоть до Второй Мировой, в которой, расплачиваясь за свои ошибки и заблуждения, потонул в собственной крови.

Любопытно проследить, как из маргинальных, ютящихся на исторических задворках, чудаческих кружков идеи и символы переходили в сферу актуальной политики и обретали мощь движетелей истории. В свое время мне удалось проследить, как вся специфика германского нацизма (в его отличии от классического, "старого"

немецкого национализма) зародилась и прошла путь от теософии Блаватской к ариософии Гвидо фон Листа, от него - к Ордену Новых Тамплиеров Йорга Ланца фон Либенсфельса, от него - пришла уже собственно в Германию (Лист и Либенсфельс - австрийские немцы) и воплотилась в квазимасонских оккультно-инициаторских Германенордене и Рейхсхаммербунде, от одного из которых и отпочковалось то самое общество Туле, которое в 1918 году для пропаганды своих идей в среде рабочих инспирировало создание зародыша будущей НСДАП. Мы не будем сейчас рассматривать и разбирать весь генезис традиционалистских и псевдотрадиционалистских школ и организаций Европы, а равно и их разнообразие, их противоречия, их связь с предыдущими и последующими эпохами. Разумеется, все эти движения и идеи принципиально несводимы к одному вульгарному штампу. В одной только политике консервативная революция выразилась в столь разных явлениях как германский национал-социализм, итальянский фашизм, испанский фалангизм, румынский гвардизм, русское евразийство. В идейном плане дистанция от Генона до Кроули, от Эволы до Розенберга, от Либенсфельса до Юнга - громадна.

Демонизированный штамп, сваливший все в одну кучу, уже был изобретен коммунистами и либералами, но еще отнюдь не установил своей монополии.

Торжествующие промыватели мозгов еще не успели похоронить Миф и Ритуал под барханами пепла, извлеченного якобы из газовых камер. Политкорректность еще не сделала из негров и извращенцев священных и непрекосновенных животных.

Развесистая клюква о холокосте и "шести миллионах" еще не только не поспела, но даже не проклюнулась. Одним словом, это была совсем иная эпоха, со своей культурой, со своими идеями, со своими полутонами и противоречиями. Как и любая реальность, она качественно отличалась от вульгарного черно-белого пропагандистского плаката, в виде которого ее представили последующим поколениям.

Какое все это имеет отношение к Толкину? Терпение, дорогой читатель, терпение.

Меня не заносит, не из чистой любви к описываемой эпохе сделал я этот экскурс.

Постепенно доберемся и до Толкина.

Как я уже сказал, практически вся специфика нацизма, в сравнении с классическим национализмом, проистекает из теософии Блаватской. И темный неоязыческий мистицизм, и идея непримиримой борьбы возведенных в абсолют человеческих рас, наделенных мифологическими чертами, и увлечение Индией, и (внимание!) сам арийский миф. Да, кстати, и свастику нацисты почерпнули не из христианско-европейской традиции (в которой она присутствует), но именно из теософии через ариософов и Туле. Но дело в том, что сама Блаватская мало что придумала. Она просто неразборчиво перемешала в одну неудобоваримую синкретическую солянку фрагменты, надерганные из самых разных современных ей систем знания и увлечений. Тут и Египет, и Индия, и животный магнетизм, и масоны с розенкрейцерами, и витавшее в воздухе идея исключительности белых европейцев... Все в куче. Безусловно, арийский миф "раскрутила" именно Блаватская. Но идея ей не принадлежит. Родился арийский миф из... лингвистики.

Конец 19 - начало 20 века - время небывалого подъема филологии и лигвистики.

Можно сказать, что именно в это время лингвистика и рождается как наука. И одно из первых ее открытий - индо-европейская, она же арийская, общность. Лингвистика становится средством раскрытия истории. Лигвистика открывает множество остававшихся незамеченными ранее смысловых связей в языках. Она раскрывает неведомую глубину смыслов. Все, сказанное в предыдущей части, о традиционном, сакральном языке применимо здесь. Лингвистика распахивает перед изумленным взглядом европейцев доселе скрытые от них глубины символической многозначности Слова. Слово раскрывается как символ и имплицированный миф. И потому новая, открывшаяся историческая ретроспектива возникает в нераздельном единстве с мифом. Европа обрела не просто историю, но сакральную историю. Вот здесь тот общий корень, который породил и Генона, и Толкина, и Элиаде, и ... и национал-социализм тоже.

При чем здесь национал-социализм? При том же, при Мифе. Открывшееся лигвистам чудо не могло остаться в их монопольном владении. Идеи неминуемо проникали сначала в среду образованных дилетантов, потом - они просто стали носиться в воздухе. Они впитались, стали своего рода клише массового сознания. В вульгаризованном виде они дошли до самых неграмотных слоев. Профаны загорелись романтикой мифа и со всем энтузиазмом начали восполнять буйной фантазией фрагментарность того, что не могла открыть наука, а равно и недостаток собственных знаний о ее открытиях. Открывшийся манящий отблеск подлинного Мифа породил целую волну мифотворчества. Европа на обрела Миф, она создала свой собственный, современный миф. Этот неомиф к подлинному Мифу имел отношение не больше, чем Велесова книга к древнерусской истории. Но, вырвавшись на свободу, этот неомиф стал фактом исторической действительности. Не исторической действительности прошлых тысячелетий, к коим его прилагало сознание его носителей, но исторической действительности самого двадцатого века. Именно этот неомиф, пройдя через всевозможные ариософии и Туле, нашел свою историческую реализацию в Третьем Рейхе, да и в фашистской Италии тоже. Но выпутили "арийского" джина из найденной в пучинах языка бутылки именно лингвисты. И именно этим объясняется то неуловимо общее, что роднит Толкина и с Вагнером, и с Геноном, и с Розенбергом.

Вот на этом уровне, как мне представляется, можно было бы продуктивно исследовать проблему. А не заниматься ерундой, что де у Толкина все Светлые - белые, а смуглые харадримы Врагу продались. Толкин жил в иную эпоху. Тогда за отсутствие в сюжете романа смуглых, черных, голубых и розовых еще не объявляли автора фашистом. Рассуждать на таком основании о "патернализме и фашизме" - это все равно, что выискивать фашизм в "Беовульфе" или "Повести временных лет".