Молчание солдат - Сергей Самаров

– Это не моего ума дело – сколько у нас институтов и лабораторий. Если они есть, я рад, что нашлось финансирование для их деятельности, потому что американцы свои институты финансировать не прекращали. Я все равно не понимаю, что тебя так беспокоит.

Сохно вздыхает огорченно и столь же неопределенно. Он не может найти слов, чтобы выразить свои сомнения. И потому вынужден прибегнуть к аналогии.

– Помнишь, как к нам в группу Кордебалет пришел?

– Помню. Как вчера было – помню.

– Он в рот к нам заглядывал. Мы для него были богами. Но у него уже была классная подготовка. И по специальности, и по «физике». А эти приехали – словно ждут, что мы к ним в рот заглядывать будем. Очень в себе уверены...

– Но это же хорошо! – не понимает Согрин беспокойства подполковника.

– Наверное, – вяло соглашается Сохно. – Только все равно мне ситуация не нравится. У меня такое впечатление, будто я та самая японская рыба, что предсказывает землетрясение[11]. Мне сейчас так же метаться хочется... Не понимаю я, в чем дело, но чувствую что-то нехорошее. Словно нас в ловушку заманивают.

Согрин кладет на стол обе ладони, накрывая карты. Будто бы показывает, что разговор они ведут беспочвенный и лучше его прекратить.

– Ладно. Я пока с картами работаю, а ты с Кордебалетом проверь новичков на боевую подготовку. Сильно не бейте. Кстати, Пулат тебе не ответил?

– Пока нет. Я сказал, что через три дня нас уже не будет в пределах досягаемости связи.

– Может, ищут. Мне про Имамова обещал узнать Мочилов.

Сохно собирается выходить, но дверь открывается, и входит Кордебалет:

– Я дал ребятам пару часов на то, чтобы привести себя в порядок после дороги. Потом начнем занятия...

– Как они тебе? – интересуется полковник.

– Нормальные парни. Правда, не по годам серьезные, умудренные какие-то. Но в общем, ничего. Сработаемся.

– Иное мнение! – бросив взгляд в сторону Сохно, говорит Согрин. – Чувствую, у меня будет третье.

И пододвигает ближе к себе карты, с которыми работает, показывая, что оставляет вопрос о пополнении группы открытым.

2

Эмир Дукваха Басаров опускает бинокль.

– Вот так-так. Могу всех обрадовать. За нами не кто-то идет, а сам чеченский ОМОН... – Он не улыбается, а скалится, хотя самому ему этот оскал кажется, наверное, улыбкой. У Дуквахи челюсти так устроены, что верхний ряд зубов несколько скошен вперед. И при любой попытке улыбки это пугает людей. Должно быть, именно потому Дукваха любит улыбаться, что увереннее себя чувствует, когда его боятся. – Раундайк! Слышал?

Раундайк, несмотря на свой высокий рост и мощное телосложение, передвигается легко и быстро, словно журналист когда-то проходил квалифицированное обучение воинскому искусству. От камня к камню, пригнувшись, присев, прыжками... Можно даже сказать, что передвигается он профессионально. И через несколько секунд оказывается недалеко от Дуквахи.

Дукваха не говорит громко, хотя отряд ОМОНА, что вышел на тропу ниже по ущелью, еще так далеко, что не в состоянии услышать даже крик. И Раундайк не спрашивает, а задает вопрос простым поднятием тяжелого подбородка.

– Чеченский ОМОН, говорю, за нами увязался.

– С ними можно договориться? – Раундайк так и не научился разговаривать по-чеченски, но он почти сносно владеет русским языком.

– Нет, – скалится Басаров. – С такими не договариваются. Их надо просто уничтожать, как клопов. Давить. Чтобы кровавое пятно в память другим предателям оставалось... Они все когда-то боевиками были. Потом перекупились. Можно врага простить и отпустить под хорошее настроение. Это нормально. Это признак твоей силы. А предателям пощады нет. Предатель – он на всю жизнь останется предателем... Будешь стрелять?

Раундайк понимает, зачем его подозвал эмир. В джамаате есть два штатных снайпера. Один из них ранен в голову, и повязка мешает ему прицеливаться. Раундайк взял его винтовку. И пару дней назад уже показал, что стреляет лучше всех в джамаате.

Второй снайпер лежит по другую сторону от эмира, рядом с пулеметчиком. Пристроился на удобном камне. Рассматривает омоновцев, идущих двумя цепочками по противоположным склонам ущелья, в оптический прицел СВД. Раундайк молча занимает позицию неподалеку. Выбирает для себя подходящий камень, для чего сгоняет с места минометчика джамаата, рассматривающего в бинокль противника.

– Ты тоже готовься, – приказывает Дукваха и минометчику.

Тот сразу дает рукой знак своему помощнику.

– Стрелять по моей команде. Начинайте с задних... Как только миномет будет готов...

Подготовка миномета не занимает много времени. Главное, жестко установить опорную плиту, чтобы при выстреле и обязательной отдаче не сбивался прицел. Установишь плиту плохо, миномет может так развернуть, что и самого минометчика тяжелым стволом шарахнет, и мина полетит в противоположную сторону. Подготовка занимает семь минут, как по часам наблюдает Раундайк. Профессионально работают. Но этих семи минут хватает ОМОНу, чтобы войти в небольшой перелесок, поперечной лентой пересекающий долину и нижнюю часть обоих склонов. Теперь надо ждать, когда они снова выйдут на открытое место и от перелеска удалятся.

Ждут... Раундайк чувствует, как начинает в ускоренном темпе колотиться сердце. Это простое волнение. Что ни говори, а он не приспособлен для таких вот действий. Никто его этому не учил. Стрелять из снайперской винтовки – это пожалуйста. Это он хорошо умеет. Это индивидуальная подготовка. В любой сфере индивидуальной подготовки он любому в джамаате даст фору. А боевые действия в составе отряда – это совсем другое. И потому он чувствует некоторую неуверенность.

А омоновцы из перелеска все не показываются, словно заснули там. Время уже вышло. А они все не идут. И в бинокль сквозь густые еловые ветви невозможно рассмотреть, что там, внизу, делается. От этого начинают играть нервы, и Раундайк чувствует, что пальцы, сжимающие цевье винтовки, слегка подрагивают.

– Они могли нас заметить? – спрашивает Раундайк.

– Нет. Бинокли у них есть, но они рассматривали противоположный склон. Там старая скотоперегонная тропа. А чуть выше есть кошара и выпасные тропы...

– Что такое кошара? – спрашивает Раундайк.

– Весной снизу скот гонят на пастбища. Гонят по тропам. По дороге устраивают стоянки-кошары. Там отдыхают. Там есть выпасные тропы. Они никуда не ведут. Недалеко от кошары, и назад. На кошаре есть хижина. Омоновцы думают, мы пошли туда... – Дукваха поясняет охотно. Он надеется стать героем какого-то западного журнала и потому сам пригласил Раундайка в свой джамаат, когда Руслан хотел отправить голландца в Грузию. Руслану не хочется, чтобы о нем писали. Он даже фотографироваться не пожелал. Но это его беда, считает Басаров. Сам Дукваха мечтает подкопить денег и устроиться где-то на Западе. Фотография в журнале очень может пригодиться ему...

– Почему же они не идут? – спрашивает Раундайк, не отрывая глаз от оптики.

– Они привал устроили. Отдыхают. Курят. Полчаса отдыхать будут... ОМОН всегда отдыхает по полчаса после двух часов марша. Это «летучие мыши» отдыхают по пятнадцать минут после четырех часов. А иногда вообще не отдыхают. Я сам время отслеживал... Можно пока расслабиться. Отдыхай...

Он сам переворачивается и откидывается на спину. В небо смотрит.

Слегка примораживает, несмотря на яркое солнце. Высокогорье. От этого никуда не денешься. Приходится пальцы в рукава бушлата засовывать и с силой шевелить ими, заставляя кровь бегать интенсивнее. Иначе в нужный момент пальцы могут подвести, и вместо плавного нажатия на спусковой крючок заставят сделать неаккуратный рывок, который уведет пулю в сторону. Да что пальцы... И нос слегка подмерзает. Хоть и не перед кем в горах красоваться, а тоже не слишком приятно ходить с красным и облупленным носом. Приходится и нос рукавом потирать. Тоже до покраснения, до боли.

Время подходит, Дукваха переворачивается на живот, смотрит на часы, а потом поднимает бинокль. Звучно усмехается:

– Что я говорил? Ровно полчаса. График ОМОН выдерживает всегда. Это как раз то немногое, чему они научились на войне. Но кто-то еще ворчит на командира, что отдохнуть как следует не дает. Ворчит, значит, чувствует летящую в него пулю. Ту, которая еще и из ствола не вышла. Но она выйдет... Выйдет? Как? Раундайк!

Раундайк смотрит в оптику винтовки. Оптика меньше приспособлена для панорамного обследования, она более сильна и более «конкретна». Вот потому снайпер часто вместе с оптикой использует бинокль для рекогносцировки и предварительной подготовки. В оптику Клаас не сразу ловит среди ветвей движение. Но вот качнулась тяжелая еловая лапа, ссыпается с нее снег. Не поверху, не ветерком его сдуло, а большими кусками сваливается. Это значит, чья-то рука на лапу оперлась. Вес тела передает. Кто-то высматривает путь впереди...

Так и есть. Человек в грязно-серой «камуфляжке», но в черном бронежилете, так хорошо видимом на чистом снегу. Делает шаг вперед и смотрит вдаль. Потом и бинокль к глазам поднимает. Всматривается в противоположный склон, куда идти намерен, как правильно высчитал Дукваха. Не туда смотришь. Не туда. Тропа там, конечно, хорошая, удобная, скот много лет ее протаптывал. Но не все желают ходить хожеными тропами. Хоженая тропа – это манящая ловушка... И смотреть надо только туда, откуда эту тропу обстрелять могут. Это закон засады, который даже Раундайк успел изучить. Он и раньше успел... Изучал то есть, а вот с применением столкнулся впервые. С таким естественным для каждой войны делом, потому что раньше не войной как таковой занимался, а совсем другим делом, хотя и схожим, хотя и работающим на войну...