Снежная почта - Александр Житинский

Стихи о фронтовом операторе

В каком-то неуютном кинозале,Когда вот-вот начнется детектив,Когда еще конфетами шуршали,Портфели на колени положив,

Возник на бледном полотне экранаАрхивный документ военных лет,Забытый кадр: зима, лесок, полянаИ чей-то на снегу глубокий след.

Сначала все спокойно, и на еляхТяжелые, нависшие снегаКак будто не слыхали о метелях,Не видели ни ветра, ни врага.

Сначала все спокойно, как на даче,Как на прогулке лыжников, но вотЭкран качнулся, дрогнул – это значит,Что оператор по снегу ползет.

Он весь – в своих зрачках. Его вниманьеПредчувствует и выстрелы, и взрывГранаты, а горячее дыханьеТуманит на морозе объектив.

Притягивает дуло пулеметаБлестящий механический глазок.И зал застыл, как будто сжало что-тоЗа горло. Словно смерть – на волосок.

Еще не поздно. Лед еще не сломан!Вернуть назад, на студии доснять!В эпоху комбинированных съемокНам трудно оператора понять.

Уже атака. Надо крупным планом!Глубокий снег от пули не спасет.Смотрите – небо плещется экраном,Запоминайте! Это не пройдет.

Ловите лица, белые от крика,Скорее к лесу! Тяжело дышать.Пускай нечетко, смазано и криво,—До лесу бы, до лесу добежать!

Ах, не успел!..И взрыв уже грохочет,И небо приближается на миг…А камера стрекочет и стрекочет,Своим глазком запоминая мир.

1968

Севастопольский бастион

На Четвертом бастионе тишина.Вся война как на ладони, вся война.Та, далекая, что в стонах и в дымуНа горбатых бастионах шла в Крыму.

Будто снова свищут ядра надо мной.Черноморская эскадра под водой.Батарея и траншея перед ней.Сзади город, а вернее – горсть камней.

Вот Нахимов, опираясь на банкет,В полном блеске адмиральских эполет,Положась демонстративно на судьбу,Наставляет на противника трубу.

Атакующий французский офицерС саблей наголо – взят русским на прицел.Полон удали и шарма, как артист,Но послал чугунный шар артиллерист.

В завихрении мгновенном, точно смерч,Только смерть обыкновенна, толькосмерть.И на кладбищах на братских всех временНа могилах их солдатских нет имен.

На Четвертом бастионе тишина.И война, как на ладони, мне видна —Та, недавняя, что в стонах и в дымуВсе на тех же бастионах шла в Крыму.

1970

Военный оркестр

Играет военный оркестр.Глазам непривычно – так близкоНадраенный мелом до блескаСияет военный оркестр.

Как птица, головку склонив,Флейтист изогнулся, обманщик,А рядом пыхтит барабанщик,Рукой поправляя мотив.

Построенный в ровный квадрат,Настроенный по камертону,Вступает в опасную зонуОркестра военный отряд.

До первого крика, до слов:«На приступ!» – он музыку бояВыводит валторной, трубою,И каждый в атаку готов.

Что смерть, если кто-то другойПодхватит, как песню, винтовку —Флейтист, наклонивший головку,Трубач, призывающий в бой?

И сам дирижер на пеньке,Как снайпер, прицелившись точно,Поставит последнюю точкуКарающим жезлом в руке.

1969

Баллада о призывниках

Был вечер на Мтацминде, что когда-тоНико Бараташвили описал.Вдали горело лезвие заката,И к городу Тбилиси вороватоТуман неторопливый подползал.А наверху, в открытом ресторане,У всей столицы древней на видуПлясали палочки на барабане,Дрожали в такт бокалы с «Гурджаани»И пахло яблоками, как в саду.Семь витязей (почти по Руставели,Вот, разве что, без шлемов и без лат)Вокруг меня торжественно сиделиИ говорили тосты, как умели,Пока их ждал внизу военкомат.Был первый тост слегка официален:«За будущую воинскую честь!»На фоне исторических развалинОн прозвучал, но был шашлык наваленВ тарелки, и мужчины стали есть.И мой сосед по имени Нугзари(На вид неполных восемнадцать лет),Когда отцов и прадедов назвали,Потребовал, чтоб витязи привстали,Старинный соблюдая этикет.А дальше все смешалось, как в сраженье:Бокалы, рюмки, вилки и ножи…И было тостов вечное движенье,В которых находили отраженьеРазличные достоинства души.И месяц, показавшись на две трети,Как рог с вином, маячил в облаках.А речи были обо всем на свете…Подумал я: «Нас защищают детиС тяжелыми винтовками в руках».Поднял бокал Тенгиз ДжавахишвилиИ, на Тбилиси глядя сверху вниз:– За Родину, – сказал он, – мы не пили!– За Грузию! – как эхо повторилиЗа ним Ираклий и другой Тенгиз.А Грузия за черными холмамиЛежала, распластавшись перед нами,В туманах над цветущими садамиИ в звездах, словно завязи, тугих.А там, вдали, Россия, словно небо,Где ни один из витязей тех не был,Звала меня, и я подумал: «Мне быСказать о ней…»Но нету слов таких.1970

Баллада нашествия

(1408 год)

Наши лица обожжены.Мы стоим на пороге войны.Снова ветер горячий с ВостокаГонит пыль и песок скрипит,И Москва за рекой горитНа Кремлевском холме высоком.Закрываю глаза и вижу:Языки колокольню лижут.А вокруг на дорогах стон,Речь чужая, чужие лица…Нам опять не пришлось проститься,Слишком страшен был сон.Кочевое, желтое племя,Ты опять натянуло стремя.Наше время – иное время,Мы научены, мы сильны.Раньше было – вы русских били,А теперь только кони в мыле,Только тучи горячей пылиВам останутся от войны.Почему же ночные страхи,Тени коршунов, крыльев взмахи,Как топор на дубовой плахе,Не дают мне спокойно спать?Виноваты, не виноваты,Сыновья наши – не солдаты,Тяжелы им литые латы,Слишком рано им умирать.

Вот шагают в ряд по четыре.На ногах сапоги, как гири.Что-то тихо так стало в мире!Словно спят на воде круги…Лишь одно заслужили право —За Отечество пасть со славойИль бесславно…О Боже правый!Возвратиться им помоги!1969

Гость

Борису Цейтлину

Ко мне приходит человек,Мой запоздалый гость.В прихожей стряхивает снег,Потом пальто – на гвоздь.– Ну, как дела? – Да так дела…По-старому живем.—Мы с ним садимся у стола,Вино сухое пьем.Мы говорим с ним о вещах,Простых на первый взгляд,И дети на его плечахВосторженно висят.– Ну, как дела? – Да так дела.С погодой не везет.И жизнь не то, чтоб вся прошла,Но скоро вся пройдет.А что останется от нас,Пока не знаем мы.Так будем праздновать свой часПосереди зимы!Пускай протягивает ночьЛуну, как апельсин.Пускай вовсю смеется дочь,Пускай смеется сын.Пусть наши несколько минутМы проведем с людьми…– Ну, как дела? – Дела идутПрекрасно, черт возьми!1969

Марине

В самом деле, что дорожеЭтих простеньких минут:Дети Оля и Сережа,Взявшись за руки, идут.О каких они предметахПотихоньку говорят?О собаках? О конфетах?Обо всем, что есть, подряд?Наш коротенький мужчинаПоспевает за сестрой.Видно, есть у них причинаПозабыть про нас с тобой.Наше счастье так обычно,Что легко его принятьЗа привычку, за практичностьИли вовсе не понять.Значит, надо улыбнутьсяПтицам, облаку, семьеИ нечаянно коснутьсяТайны жизни на Земле.1971

Колыбельная Кольке

Колька, мальчик деревенский!Ярославский ли, смоленский,Перевязанный платком,В трудном городе, где дажеНа вокзале жди пропажиРядом с маминым мешком.

На скамейке деревянной,Как солдатик оловянный,У поклажи на часах.Мать ушла. Закрылись двери.Заблудилась или съелиВолки в каменных десах?

Колька, спи! Закрой глаза.Спят смоленские леса.Лошадь спит. Корова спит.Над землей звезда висит.

Там, во сне, твоя деревняПрячет в инее деревьяИ пыхтит своим дымком.Пусть и мне она приснитсяСном, упавшим, как ресница,Безмятежным детским сном.

Колька, спи! Ровесник малый,Вестник жизни небывалой,Позабудь про свой мешок.В стороне твоей морознойНочь шуршит метелью звездной,Ворошит сухой снежок.

1971

Дед Василий

Под Угличем, где рыжая короваБредет, не зная ласкового слова,Где зимний вечер длится, как во сне,Никто не вспоминает обо мне.

Там дед Василий, выйдя на крыльцо,Ладонью трет шершавое лицоИ неподвижно смотрит на дорогу.Гостей не видно… Ну, и слава Богу!

А может быть, ты умер, дед Василий?Давненько писем мне не приносили,Давно лекарств тебе не отправлялИ адрес твой, должно быть, утерял.

Ты умер и в Покровском похоронен.Тебя везли в телеге по дорогеСквозь три деревни, с Богом, налегке,В наглаженном широком пиджаке.

Ты умер, дед Василий, навсегда!Обрезали на доме провода,Забрали кур, заколотили двери,Но все-таки я плохо в это верю.

И если ты живешь еще на свете,Тогда прости мне поминанья этиИ напиши, что на дворе зима,Что все по-старому,Что нет от нас письма.

1971

Памяти Николая Рубцова