Там, за поворотом… - Валерий Мусаханов

Мы почти ничего не ели, хотя обед был вкусный — и борщ, и жаркое. Очень уж не терпелось посмотреть вело-мото.

Наконец обед закончился. Иван Николаевич закурил свою беломорину. Мы сказали «спасибо».

— Машенька, так мы пойдем, посмотрим. Должны же ребята видеть, что покупают, — сказал он тихо.

— Отдай им так. Зачем тебе деньги? — она посмотрела на портрет лейтенанта на стене.

— Да я ведь немного с них прошу. А так отдавать нельзя, ценить не будут. Ну, пойдем.

Мы надели пальто и по черной лестнице спустились во двор. Иван Николаевич отомкнул дверь сарая. И в уже тускнеющем свете зимнего дня мы увидели вело-мото. Он стоял на хромированной подставке, поблескивая голубым лаком щитков и бачка, и, задрав переднее колесо, казалось, приготовился к прыжку. Нет, это был не какой-то там ржавый велосипедишко, о котором мы мечтали. У него были толстенькие колеса и два седла — переднее и заднее. От мотора шла цепь к заднему колесу. Он соединял в себе сразу достоинства велосипеда и мотоцикла. Да, это была машина! Такая даже не снилась нам.

— А ну, сядь. Не высоко будет, — сказал мне Иван Николаевич.

Я торопливо и неловко сел в черное кожаное седло, дрожащими руками взялся за холодные, покрытые резиной рукоятки, руля и замер…

Потом сел Кирка. Нос у него покраснел, губа была прикушена так, что стала белая.

— Ну вот, ребята, — сказал Иван Николаевич. — Нравится?

Я только кивнул.

— Мы его купим, — вдруг решительно сказал Кирка. — Только через неделю. Ну от силы — десять дней. Только вы никому не продавайте, подождите, пожалуйста.

— Все! Уговор есть уговор, — сказал Иван Николаевич и протянул нам руку. Мы попрощались и выскочили на улицу.

На Лиговке дул встречный ветер и бросал в лицо колючую снежную крупку, но мне было жарко.

Когда мы пришли, я уселся на скамейку в чулане и спросил растерянно:

— Ну, что будем делать?

— Что… вот, прощайся, — и Кирка взглядом указал на шеренги книжных корешков на полках.

Я не понял и удивился.

— Ведь их надо будет продать, — сказал Кирка грустным голосом.

Потом я сидел над листком бумаги, а Кирка диктовал мне названия и годы изданий. Тут не обошлось и без споров. То Кирка не хотел продавать какую-нибудь книгу, то — я. Но в конце концов мы пришли к соглашению и со списком отправились к Петру Борисовичу.

Старый букинист встретил нас приветливо.

— Здравствуйте, здравствуйте. Что-то давненько вы не появлялись, — улыбнулся он.

Кирка протянул список.

— Вот, посмотрите, пожалуйста, что из этого можно продать.

— Ну-с, давайте посмотрим, — Петр Борисович стал читать список. Мы молчали. Я все время следил за выражением лица старого букиниста. Он то щурился, то удивленно поднимал бровь, и я думал, что ему трудно разбирать мои каракули. Вот, наконец, Петр Борисович прочел весь список, положил его на свой стол и поднял глаза.

— Вы, похоже, свою библиотеку распродаете? — удивленно спросил он.

Врать было неохота, и я брякнул:

— Да, очень нужны деньги.

— Деньги… Да-с, — задумчиво пробормотал Петр Борисович, потом зорко глянул на нас. — А с книгами не жаль расставаться?

Я хотел сказать, что нет, но вдруг понял, что мне действительно жаль наших книг, таких знакомых и привычных на самодельных полках в чулане; книг, за чтением которых мы столько думали, огорчались, радовались, спорили… Я не ответил Петру Борисовичу и опустил голову. Промолчал и Кирка.

— А на что вам, позвольте полюбопытствовать, деньги? Неужто есть что-то привлекательнее книг? — спросил Петр Борисович.

— Мы мотоцикл хотим купить, только вот не хватает, — ответил Кирка.

— Что-что, мотоцикл?.. Да-да, понимаю. — Петр Борисович улыбнулся. — Будь я помоложе, наверное, тоже не устоял бы. Ну, что ж, приносите вот эти, — он быстро поставил карандашом «галочки» в списке. И мы побежали увязывать книги.

Через неделю, сразу после школы, мы помчались к Ивану Николаевичу. Кирка нажал кнопку звонка и прикусил нижнюю губу.

— А вдруг продал уже? — срывающимся шепотом спросил я.

Кирка только дернул плечом.

Мы напряженно прислушались к тишине за дверью квартиры, наконец расслышали шаги. Дверь распахнулась.

— А, пришли, — сказал Иван Николаевич и улыбнулся. — Я уж думал-гадал, куда это вы запропали. Ну, проходите, — он отступил, и мы вошли в переднюю.

— Маша, Машенька! — закричал Иван Николаевич в глубь коридора.

Вошла его жена, и мы поздоровались.

— Вот, пришли все-таки, — сказал ей Иван Николаевич.

— Мойте руки, будем обедать, — сказала своим высоким и чистым голосом жена.

Мне не терпелось заполучить мотоцикл, и вообще не хотелось есть, но отказаться я не решился, а Кирка сказал:

— Спасибо, мы уже обедали.

Иван Николаевич развел руками и посмотрел на жену. Она ничего не возразила и, повернувшись, пошла по коридору.

Иван Николаевич сказал нам шепотом:

— Вы не смущайтесь, она добрая. Просто Колю забыть не может. Как увидит мальчишек, так плачет.

Мы тихонько вышли из квартиры и спустились во двор. Иван Николаевич отомкнул сарай. И мы снова увидели вело-мото. Он все так же стоял на хромированной подставке, поблескивая голубым лаком щитков и бачка, и, задрав переднее колесо, казалось, приготовился к прыжку, — теперь это была наша машина!

Я отдал Ивану Николаевичу деньги.

— Ну, счастливо владеть, — сказал он, пожимая нам руки. — Летом подъедьте, покажитесь. И вот документы, не потеряйте.

Медленно двигались мы по Лиговке, через Невский, по улице Восстания. Я держался за руль, а Кирка — за седло, и прохожие оглядывались. А наша машина блестела голубым лаком и сверкала хромированными частями. У меня не было варежек, а руль был холодный от мороза, но руки не мерзли. По нашей улице мы катили машину еще медленнее, и очень хотелось, чтобы кто-нибудь из ребят попался навстречу и увидел нас. Но никого не было. И только у дома двадцать девять наперерез нам метнулась долговязая фигура в потасканной черной шинели и странной бескозырке без ленточек.

— Эй, здорово, пацаны! — услышали мы писклявый знакомый голос.

Мы остановились. Секунду я смотрел на чье-то знакомое узкое лицо и не узнавал, а потом вдруг узнал и эти линялые глаза, и узковатое тускло-бледное лицо. Это был Вовка Земсков. Бескозырка была маленькой и мелкой, едва прикрывала темя, и было видно, что Вовка острижен под ноль, кожа головы покраснела от холода, и сильно торчащие уши тоже были красные. Полгода не встречались мы с Вовкой; за это время он здорово вытянулся и вообще стал какой-то другой.

— Ты где пропадал? — спросил Кирка.

— Отсюда не видать, — важно ответил Земсков, достал из кармана шинели кривой окурок папиросы и спички. Огонь у него угасал, и он испортил несколько спичек, прежде чем прикурил. Потом затянулся так, что на бледных щеках появились впадины, и сказал:

— А вы все шпаните?

— Чего? — не понял Кирка.

— Ничего, — криво усмехнулся Вовка, — попадете в колонию — узнаете.

— А мы туда не собираемся, — сказал я.

— Это как повезет. Где драндулет угнали? — спросил Вовка.

— Сам ты драндулет. Это вело-мото ДКВ, — ответил Кирка.

— И не угнали, а купили, — добавил я.

— Ничего себе, богачи, купили. Так я и поверил. Это в милиции заливать будете. Где вы столько грошей взяли? — сказал Вовка все с той же усмешечкой. А я разозлился за усмешечку и за недоверчивый тон.

— Ладно, пошли, — сказал я Кирке и двинул машину вперед. Земсков пошел рядом.

— Летом покатаемся, да?

— Кто покатается, а кто и посмотрит, — бросил я на ходу.

— Где-нибудь учишься? — спросил Кирка.

— Не, я уже ученый. У меня свои дела, — он выплюнул окурок. — Ну, бывайте, — и, сунув руки в карманы шинели, пошел прочь. Мы даже не оглянулись, не до него было.

С трудом мы вкатили машину на второй этаж в Киркину квартиру и поставили в просторной передней. И здесь, под светом двадцатипятисвечовой лампочки, среди стен, оклеенных желтоватыми обоями, вело-мото выглядел большим тяжелым мотоциклом. Мы молча стояли в передней и смотрели, как в тепле запотевают лакированные голубые поверхности, и мне казалось, что все это неправда, что это только снится в обманном предутреннем сне.

С этого дня мы с Киркой все время испытывали тихое радостное возбуждение.

И в школе дела наши шли хорошо. Как ни странно, приличная учеба не требовала особенного напряжения. Домашние задания давались нам легко, и делали мы их быстро. Может быть, все это получалось потому, что нам не терпелось заняться своей машиной. А мы с Киркой договорились, что, как приходим из школы, сначала по-честному делаем уроки и только потом занимаемся вело-мото. Вообще мы здорово изменились, даже наши матери были довольны тем, что мы не болтаемся целыми днями по улице и не приносим из школы двоек и замечаний в дневнике. Они, конечно, сначала насторожились — и Мария Сергеевна, и моя мать, — но потом поверили, что с вело-мото все в порядке, что мы его нигде не свистнули. Правда, пришлось признаться, что мы давно копили деньги, заработанные пилкой дров, и даже дать адрес Ивана Николаевича. Моя мать ходила к нему, выясняла, правду ли мы говорим, — она не верила сначала, что нам продали мотоциклик так дешево. Ну, а потом уж наши матери были довольны, что мы попритихли. Мария Сергеевна даже не ворчала на то, что весь коридор пропах бензином и смазочным маслом, потому что мы без конца смазывали и чистили нашу машину. Все вечера мы проводили около нее или за книгами о мотоциклах. Мы уже знали каждый болтик, любую гаечку в нашем вело-мото. Мы начистили его так, что он сверкал, как хирургические инструменты. И чем больше мы возились и чистили, тем сильнее хотелось нам испытать его. Мы уже пробовали прокатиться по коридору только на педалях, не заводя двигателя. Это было здорово, хотя педали крутились туговато. И мы торопили время, чтобы быстрей пришла весна и можно было бы попробовать мотор. Нам казалось, что стоит только поднажать на педали, чуть разогнаться, отпустить сцепление, и мотор затарахтит задорным ритмичным таканьем и машина рванется вперед. Я даже похудел от нетерпения. А весна все не наступала, дни тянулись медленно и нудно, и уже не было никаких сил терпеть. Мы решили завести мотор прямо в квартире.