Смерть друга - Николай Иванович Козлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
–Антон, привал?
–Вы, устали, то привал. А не устали, из-за меня привала делать не нужно.
Здесь, наверху, другие травы, другие цветы и растения. Мы продолжали движение и теперь подъемы встречались короткие и не крутые, а лес состоял больше из лиственниц, с вывернутыми ветрами ветвями. Деревья простояли более сотни лет, некоторые ветви, отходившие в сторону, больше походили на стволы по толщине. С солнечной стороны были обнаженные камни и кустарник с невысокой травой, здесь петляла тропка. А сразу же за тропкой, спрятавшись немного от ветров, стеной стояли деревья, и все они выглядывали с северной стороны, а сам северный склон зарос непроходимым лесом и кустарником. Еще выше стал встречаться желтый альпийский мак, чабрец, а вскоре пошел кедровый стланик. Он прилипал к скалам, к валунам, возвышавшимся немного и, спрятавшись от бушующих здесь ветров, разрастался от этих укрытий полосами зелёной, плотно сомкнувшейся хвои. На стланике и невысоких кедрах, спрятавшимися за стлаником, было много шишек, которых мы и набрали в рюкзаки. Пробуя на вес и оценивая подъёмную силу Антона, я и в свой рюкзак положил поменьше.
–Маловато, – сказал Антон.
–А донесёшь ли ты?
–Донесу!
Здесь мы и сделали привал, вскипятили чаю с чабрецом, черникой, рябиной и баданом толстолистым. Воды здесь не было, и мы принесли с собою в пластиковых бутылках, наполнив их водою из горного, холодного до ломоты, ручья. На собаку воды набрал я, так что с избытком хватало.
Перекусили немного, я покормил Рекса, а ел он в лесу всё, даже сырой картофель, правда очищенный и помытый. Всё, что ел я, давал на пробу и ему, дома он бы и обнюхивать не стал, а в лесу проглатывал: хлеб, ягоду, огурец – ну а о мясе и колбасе не стоит и говорить.
–А на вершину не поднимемся? – спросил неугомонный Антон.
–Пойдём, – согласился я, – только как быть с рюкзаками?
–С собой!
При подъёме, теперь чаще и чаще проходили по каменным россыпям. Валуны увеличивались в размерах, чем выше поднимались. Рексу приходилось всё чаще помогать и идти таким путём, где бы пёсик мог пролезть. Часа через полтора, мы стояли на вершине. Ветер дул ровно, но сильно, так как на открытом автомобиле с хорошей скоростью.
–А кто сюда припёр этот треугольный конус? – спросил Антон, сбросив на вершине рюкзак и подойдя к сооружению из трёх труб приваренных к четвёртой в виде треноги.
–Этот конус – тренога, топографический или геодезический пикет. На многих высоких точках стоят, обрати внимание, в бетоне, навечно. Всё, я думаю, по уровню, и верхушка точно выверена и известна на какой высоте от уровня моря, и какие координаты, на карте, возможно с точностью до десятков сантиметров.
–Жаль краски не взяли. А давайте что-нибудь привяжем на верхушку!
Антон залез наверх, зацепился за верхнюю вертикальную трубу, возвышавшуюся три, четыре метра, и привязал, пожертвовав свой носовой платок.
–А тот пик, как называется?
–Зои Космодемьянской.
–Как вы думаете, долго идти? Может сходим?
–Ты серьёзно? Не обещаю, что дойдём, но попробовать можно.
И через полчаса мы уже пробирались по каменным россыпям из больших обломков скал, на некоторые было трудно забраться. Рекс не отставал, он был научен прежними походами. Но всё же, я старался облегчить ему дорогу, я выбирал маршрут так, чтобы собака могла пробраться. А пробиралась она, на каждый большой валун, влезала передними лапами, скользя порой когтями, и пытаясь подняться или подтянуться. Иногда я за загривок помогал втянуть на очередной валун. Эта каменная россыпь отняла много времени и сил, а у Рекса после лап стали оставаться влажные отпечатки. Присмотревшись, понял пёс стёр лапы до крови.
–Бука, Букса, – гладя, ласково называл его я, – устал, избился весь?
А он, зная, что такими словами его называют в моменты особой душевной теплоты, вилял хвостом не сводя с меня грустных глаз. Бедное животное готово было продолжать следовать за мною до полного изнеможения.
–Антон, у собаки лапы стёрлись, мы не сможем дальше идти. В следующий раз сходим.
–Давайте привяжем, пусть подождёт?
–Нет, об этом не может быть и речи. Это мой верный друг, а друзей я не предаю.
На сбитые передние лапы собаке я одел свои запасные носки, перевязав их чтобы не слетали, но один слетел и потерялся почти сразу, а другой когда спустились к подножью. Из этого похода, Рекс пришёл уставший как никогда, и захромавший на задние лапы. А через несколько дней ему исполнилось одиннадцать лет.
Через несколько недель пошли ещё в горы, теперь с Рексом вдвоём. Воздух был не по-осеннему горяч и сух, побродив по сосновому бору, пошли вверх. Поднялись на хребет, Рекс отставал как никогда. Лапы его зарубцевались, да и острых камней здесь пока не было.
–Рекс, ну, что же ты отстаёшь?
А он уже не только отставал, но теперь ложился и лежал. Я отходил на двадцать, тридцать метров и ждал его. Он отдыхал, поднимался и брёл до меня, добредя, ложился. Собаки не люди, они не умеют изображать усталость, не умеют изображать боль или что-то другое. Он следовал за мною сколько мог, а я по невнимательности, гнал и гнал его за собою. И только надумав отдохнуть подольше, я пригляделся и понял, у пса нет сил. Десны и язык побелели, с языка не капала слюна, как обыкновенно в жару. Я напоил собаку, мы просидели полчаса, состояние собаки не улучшалось. Пошли домой. Спускаясь, Рекс по-прежнему отставал, а последнюю часть пути, пришлось подсунув поводок под грудью, помогать ему. Придя домой, я понял, – Рекс больше не ходок со мной в горы.
8
На следующее лето в горы мы уже не ходили, ходили в сосновый бор, а в горы я уходил один. Теперь идя с собакой в бор, брал таблетку преднизолона, и перед обратной дорогой давал четвертинку. А в конце лета Рекс и из бора с трудом дошёл до дома. Так что в двенадцать лет, он уже ходил со мною у домов. В двенадцать же лет, весною, я в последний раз попытался сводить пёсика до реки. Было тепло, до реки дойти два километра по грунтовой
