Предметная иерархия нормативных правовых актов. Монография - Александр Петров

1. «Права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими. Они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием» (статья 18 Конституции РФ).

2. «Перечисление в Конституции Российской Федерации основных прав и свобод не должно толковаться как отрицание или умаление других общепризнанных прав и свобод человека и гражданина» (часть 1 статьи 55 Конституции РФ).

3. «В Российской Федерации не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека и гражданина» (часть 2 статьи 55 Конституции РФ).

Смена господствующей правовой идеологии обусловила структурные изменения в иерархии на уровне внешней и внутренней форм права.

Так было сформулировано принципиальное положение о приоритете международного права над национальным: «Общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора» (часть 4 статьи 15 Конституции РФ).

Глобальные изменения при радикальной смене правовой идеологии возможны и в иерархическом построении внутренней формы права. Так, в результате победы советской власти был провозглашен и обоснован приоритет публичного права над частным и «положение, высказанное в 20-е годы при разработке Гражданского кодекса РСФСР В. И. Лениным о том, что «мы ничего «частного» не признаем, для нас всё в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное», длительное время служило методологической установкой для юридической теории и практики»[109].

Например, в письме В. И. Ленина Д. И. Курскому от 20.02.1922 «О задачах Наркомюста в условиях новой экономической политики» эта мысль проведена в ультимативной форме: «Идет подготовка нового гражданского законодательства. НКЮст «плывет по течению»; я это вижу. А он обязан бороться против течения. Не перенимать (вернее, не дать себя надувать… старым юристам, кои перенимают) старое, буржуазное понятие о гражданском праве, а создавать новое. Не поддаваться Наркоминделу, который «по должности» тянет линию «приспособления к Европе», а бороться с этой линией, вырабатывать новое гражданское право, новое отношение к «частным» договорам и т. п. Мы ничего «частного» не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное… Отсюда – расширить применение государственного вмешательства в «частноправовые» отношения; расширить право государства отменять «частные» договоры; применять не corpus juris romani к «гражданским правоотношениям», а наше революционное правосознание; показывать систематически, упорно, настойчиво на ряде образцовых процессов, как это надо делать с умом и энергией; через партию шельмовать и выгонять тех членов ревтрибуналов и нарсудей, кои не учатся этому и не хотят понять этого»[110]. В письме в политбюро ЦК РКП(б) «О Гражданском кодексе РСФСР» от 22.02.1922 Ленин высказался еще более категорично: предполагая, что «в Совнаркоме совершенно изгадили… гражданский кодекс», он предлагал создать «комиссию из трех юристов, за которых можно ручаться, что они правильно понимают дело», которая в кратчайшие сроки должна была подготовить изменения и дополнения в проект ГК РСФСР, которые были призваны «полностью обеспечить интересы пролетарского государства с точки зрения возможности контролировать (последующий контроль) все без изъятия частные предприятия и отменять все договоры и частные сделки, противоречащие как букве закона, так и интересам трудящейся рабочей и крестьянской массы. Не рабское подражание буржуазному гражданскому праву, а ряд ограничений его в духе наших законов, без стеснения хозяйственной или торговой работы»[111].

Напротив, когда правовая идеология кардинально изменилась, многие юристы, до этого теоретически обосновывавшие превосходство советского государственно-правового строя, стали говорить и писать о частном праве как о «суверенной территории свободы» личности, его драматической судьбе в России, о необходимости возрождения, а также о том, что именно частное право является «настоящим» правом для личности, а публичное стало рассматриваться, прежде всего, как нормативное продолжение государства[112]. Тем самым обосновывалось иерархическое преимущество частного права над публичным.

Весьма показательна в этом плане аргументация профессора С. С. Алексеева тезиса об иерархическом превосходстве частного права над публичным: «… повышенное внимание все же должно быть уделено частному праву, ибо именно оно (наряду и в сочетании с правами человека) выражает основные процессы, связанные со становлением системы субъективных прав, открывающих гарантированный простор для собственной активной деятельности людей, их творчества, инициативы, дерзаний, предприимчивого дела. И отсюда именно частное право оказалось тем звеном в сложной «материи права», которое, возникнув в эпоху древнего мира, уже в современной истории, начиная с эпохи Просвещения, Великой французской революции, и все более именно в наше время раскрывает глубокую природу права… И раскрывает его, права, историческое предназначение. Права в самом высоком человеческом смысле – как социального института, который был приуготовлен Историей для нового времени – времени либеральных цивилизаций. Частное право предстает в виде отработанных юридических форм, в рамках которых реализуются свобода человека быть «самому себе господином», экономическая свобода, самостоятельность и равенство людей, в экономике – товаропроизводителей, и которые могут юридически обеспечивать статус свободных субъектов, неприкосновенность собственников, права участников оборота, ограждать их от вмешательства государства, от его произвола»[113].

Иерархическое соотношение сущностно-содержательного уровня и уровня формы права проявляется и непосредственно в регулятивном аспекте: следует согласиться с мыслью В. М. Баранова, что иерархия правовых норм и иных нормативно-регулятивных средств призвана отражать масштабированность регулируемой правом человеческой деятельности[114].

Очевиден приоритет сущностных-содержательного уровня в правовой иерархии над формальным в процессе толкования права. По справедливому замечанию А. К. Соболевой, в процессе установления смысла правовых текстов «… часто возникает необходимость в продолжении поисков значения с привлечением цели закона, основных принципов права, системы социальных ценностей. Во многих случаях решение суда определяется ценностными предпочтениями судей и господствующей в конкретном социуме этикой. Именно состав ценностей и их иерархия диктуют выбор между возможными вариантами толкования, а приведенные аргументы зачастую служат не столько средством рассуждения с целью понимания, сколько средством оправдания принятого решения»[115].

Сущностно-содержательный уровень иерархии в праве является определяющим и в аспекте реализации права.

В наиболее чистом виде прямое и непосредственное влияние правовой идеологии на процесс правореализации просматривается в аномальных ситуациях необходимости принятия правоприменительного акта и (или) акта непосредственной реализации права, связанных с необходимостью вынесения индивидуального решения или совершения действия, не предусмотренного какой-либо общей нормой.

В наиболее четком виде данная проблема проявляется в применении права по аналогии.

Как пишет С. С. Алексеев, в случае аналогии права «решающее значение имеют принципы, права, в особенности специально-юридические правовые начала – принципы справедливости, юридического равенства, ответственности за вину и другие выраженные в праве аксиомы»[116].

Поскольку принципы права из числа иных нормативно-регулятивных средств в силу своего обобщенного и абстрактного характера в наибольшей мере несут идеологическую нагрузку, они позволяют правоприменителю выступать фактически в роли субъекта, формулирующего оригинальное индивидуальное юридическое правило поведения, иерархически подчиненное лишь указанным принципам[117].

Относительно данной ситуации в литературе не прекращается спор, можно ли называть действия в такого рода случаях правотворчеством, хотя в отечественной теории права преобладает позиция непризнания аналогии права правотворчеством. Достаточно аргументированной представляется позиция о том, что, аналогию права можно рассматривать как пример исторической фикции. Так, С. А. Муромцев при изучении фикций в римском праве считал их «наиболее юным видом аналогии»[118]; аналогичная мысль встречается у И. И. Аносова[119] и других правоведов. При этом суть фикции такова: правоприменитель считает, что новые жизненные обстоятельства охватывались законодателем при формулировании правовых норм. Однако если при аналогии закона судье нужно лишь применить уже существующее правило к непредвиденным ситуациям, то при аналогии права он должен это правило сформулировать самостоятельно, опираясь на юридические принципы и иные нормативные обобщения (цели, презумпции, дефиниции)[120].