Десять Поверженных - Глен Кук

Я был у ворот, когда подошли северяне. Я помог повернуть ворот, который поднимает опускную решётку. Но чувствовал я себя не слишком гордым. Без моего одобрения Старшина, может, никогда не был бы предан.

Посланник занял Бастион. Гвардия начала эвакуацию. После полуночи прошло уже около трёх часов, и улицы были пустынны.

Когда мы преодолели две трети пути до ворот Утренней зари, Капитан объявил привал. Сержанты привели всех в состояние боевой готовности. Часть людей и фургоны продолжили свой путь.

Капитан повёл нас на север, в сторону улицы Старой Империи, где императоры Берилла увековечивали самих себя и свои победы. Многие монументы были причудливы и эксцентричны. Они изображали любимых лошадей, гладиаторов или людей, занимающихся любовью.

У меня было отвратительное чувство ещё до того, как мы добрались до Мусорных ворот. Беспокойство переросло в подозрение, а когда мы дошли до цели, подозрение расцвело в мрачную уверенность. Возле Мусорных ворот нет ничего, кроме Вилочных Казарм.

Капитан ничего специально не объявлял. Когда мы подошли к казармам, каждый уже знал, что происходит.

Городские Отряды оказались, как всегда, безалаберны. Ворота городка были открыты, а единственный часовой спал. Мы беспрепятственно проникли внутрь. Капитан начал отдавать приказы.

В городке оставалось пять или шесть тысяч человек. Их офицерам удалось восстановить подобие дисциплины, уговорив людей сдать своё оружие в хранилище. Традиционно капитаны в Берилле доверяют своим людям, держащим в руках оружие, только накануне сражения.

Три взвода двинулись в казармы, убивая людей прямо в постелях. Оставшийся взвод занял позицию в дальнем конце городка.

Когда Капитан наконец отдал приказ отходить, солнце уже поднялось. Мы поспешили за нашим грузовым обозом. Среди нас не было никого, кому было бы недостаточно того, что мы уже сделали. За нами, конечно, никто не погнался. И никто не пришёл, чтобы осадить наш лагерь на Столпе Мук. Что и требовалось доказать.

Элмо и я стояли на самом краешке мыса, наблюдая, как послеполуденное солнце далеко в море играет по краю полосы штормовых туч. Лучи скользили и заполняли наш лагерь своим прохладным потоком, а затем вновь отступали и уходили по воде. Это было красиво, хотя и не особенно красочно.

Элмо почти ничего не говорил.

— Тебя что-то мучает, Элмо?

Штормовые тучи чуть закрыли солнце, придав воде цвет ржавого железа. Наверное, в Берилле похолодает.

— Думаю, ты сам знаешь, Каркун.

— Думаю, что знаю, — Бумажная Башня. Вилочные Казармы. Подлое попрание наших святых обязанностей. Как ты думаешь, каков он, север?

— Считаешь, этот чёрный колдун придёт сюда, а?

— Придёт, Элмо. Просто он сейчас занят тем, что хочет заставить марионеток плясать под его дудку, — впрочем, как и все остальные, которые пытаются приручить этот безумный город.

— Хм, — потом, — смотри-ка.

Небольшое стадо китов ныряло за скалами, торчащими из воды на некотором расстоянии от мыса. Я попытался быть равнодушным и потерпел неудачу. Животные были просто величественны, плавно двигаясь в стального цвета море.

Мы присели спиной к маяку. Казалось, мы разглядываем мир, не тронутый «грязной» рукой Человека. Иногда я думаю, что было бы лучше, если бы нас вообще не было.

— Там корабль, — сказал Элмо.

Я не видел его, пока парус не поймал огненный свет вечернего солнца, превратившись в оранжевый треугольник с золотыми кромками. Корабль раскачивался вместе со вздымающимися и опускающимися волнами.

— Прибрежный. Наверное, двадцатитонник.

— Такой большой?

— Для прибрежного судна. Морские суда доходят иногда до восьмидесяти тонн.

Время текло, бессмысленное и дурное. Мы наблюдали за кораблём и китами. Я начал фантазировать. В сотый раз я пытался представить себе новую землю, опираясь на рассказы торговцев, услышанные из вторых рук. Скорее всего, мы направляемся в Опал. Они говорили, что Опал — это отражение Берилла, хотя город и моложе…

— Этот дурак сейчас высадится на скалы.

Я очнулся. Корабль был совсем близок к опасности. Всего сотня ярдов отделяла его от крушения, когда судно изменило наконец свой прежний курс на более безопасный.

— Хоть что-то оживило сегодняшний день, — я огляделся.

— Ты, наверное, в первый раз говоришь что-то без сарказма. Мне от этого даже не по себе, Каркун.

— Это помогает мне оставаться в здравом уме, дружище.

— Не бесспорно, Каркун, не бесспорно.

Я вернулся к своим мыслям о завтрашнем дне. Это лучше, чем смотреть назад. Но будущее отказывалось сбросить свою маску.

— Он идёт сюда, — сказал Элмо.

— Что? О! — корабль переваливался на зыби, едва удерживая курс. Его кивающий нос был направлен к берегу под нашим лагерем.

— Может, сказать Капитану?

— Думаю, он знает. Наши люди на маяке.

— Да.

— Поглядывай, если ещё что-нибудь случится.

Шторм переместился на запад. Горизонт потемнел, казалось, что некая мрачная тень накрыла участок моря. Холодное серое море. Неожиданно мне стало страшно при мысли, что мне придётся пересечь его.

ГЛАВА 6

Корабль принёс известия от контрабандистов — друзей Том-Тома и Одноглазого. После этих известий Одноглазый стал ещё более суровым и угрюмым. Настроение его испортилось, как никогда. Он даже стал избегать перебранок с Гоблином, которые стали его второй профессией. Смерть Том-Тома была для него тяжёлым ударом, и мысли об этом до сих пор его не отпускали. Он упорно не желал рассказывать нам, о чём поведали его друзья.

С Капитаном дело обстояло чуть получше. Настроение его было просто мерзким. Мне кажется, он одновременно и стремился и питал опасение к новой земле. Наша новая работа означала для Гвардии вознаграждение. Все наши старые грехи можно оставить позади. Насколько он мог догадываться о службе, на которую мы поступили, всё это было именно так. Капитан подозревал, что Старшина был прав, когда говорил о северной империи.

День, последовавший за визитом контрабандистов, принёс холодные северные ветры. И уже вечером к берегам мыса жался туман. Сразу после наступления ночи из тумана выскользнула лодка и ткнулась в берег. Прибыл посланник.

Мы собрали свои вещи и начали покидать лагерь, в котором оставались теперь те, кто убежал из города вслед за нами. Животные и снаряжение, принадлежавшие нам, будут им наградой за верность и дружбу. Я провёл грустный и тихий час с женщиной, для которой значил даже больше, чем подозревал. Мы не проливали слёз и не лгали друг другу в этот час. Я оставил ей воспоминания и большую часть своего жалкого состояния. Она оставила мне комок в горле и чувство потери, которое невозможно до конца измерить.