Ньютон и фальшивомонетчик - Томас Левенсон

Ну и конечно, существовала проблема Лондона.

Ньютон прожил в Кембридже тридцать лет. Десятилетия, наполненные мыслями и трудами, превратившие неуклюжего сельского мальчика в ведущего мыслителя Европы, проходили тут, в комнатах рядом с Большим двором и часовней Тринити-колледжа, откуда он теперь и писал сердитое письмо другу. И теперь Локк посмел предложить ему оставить Кембридж ради Лондона со всей его грязью и притворством! Как выразить совершенную неуместность этого предложения? Может быть, так: "Уясните себе: лондонский воздух[71] и церемонный образ жизни — это то, чего я не любитель".

На бумагу одна за другой ложились строки, дышащие оскорбленным достоинством, — и тут он остановился. Его гнев остыл. Он не подписал письма.

Правда была в том, что Ньютон отчаянно надеялся покинуть свой интеллектуальный монастырь и столь же отчаянно желал, чтобы Локк, имевший исключительно хорошие связи, помог ему в этом. Что же произошло?

Вышли "Начала" — и Ньютон внезапно оказался в кругу великих мира сего.

С момента публикации — а на самом деле и до того — Эдмонд Галлей прилагал все усилия, чтобы удостовериться, что "Начала" встретят надлежащий прием. Он начал свою кампанию на первых страницах самого этого труда, добавив к тексту Ньютона посвятительную оду: "Кто сомневался, тех мглой никакой уж не давит ошибка, / Коим проникнуть в дома небожителей, к высям небесным / Путь обрести — даровала чудесная Гения тонкость" (Перевод В. Брюсова). И, чтобы никто не ошибся относительно значимости человека, который нашел ключи к этому царству, Галлей завершил: "Ньютона славьте, ковчег нам открывшего истины скрытой."

Смертному больше, чем это, к богам не дано приближаться".[72] В формальной рецензии, более трезвой, Галлей приводит доводы в пользу уникального значения Ньютона: "Этот несравненный автор, который теперь является перед публикой в таком объеме, предоставил в данном трактате самую значительную степень полномочий Разуму". Этот Ньютон стал новым Моисеем, пророком, открывшим людям закон: он "сразу показал то, что является началами естественной философии, а затем полученные из них следствия, оставив, как представляется… совсем немного вопросов, которые решат те, кто последует за ним".[73]

На похвалу Галлея Ньютон мог рассчитывать всегда. Теперь было важно, что скажет остальная просвещенная Европа. За лето и осень 1687 года появились отклики. В Acta Eruditorum ("Ученые записки" — лат.), главном европейском научном журнале, эту книгу назвали "исследованием, достойным столь великого математика". В Париже верный последователь Декарта, который рецензировал "Начала" для Le Journal des scavans, требовал объяснения действия силы тяготения, которое открывало бы механизм, с помощью которого один объект притягивает другой, вроде прямого контакта, на котором настаивали убежденные философы-механицисты. Чисто математическое описание силы тяготения, приведенное в "Началах", принципиально не давало такого объяснения, полагаясь вместо этого на казавшееся мистическим понятие сил, действующих на расстоянии, однако французский рецензент все же признавал, что "невозможно дать обоснования более точные,[74] чем те, что дает [Ньютон]". Малоизвестный в то время шотландский математик Дэвид Грегори написал Ньютону с выражением "самой сердечной благодарности" — ведь он приложил столько сил, "чтобы научить мир тому, что нельзя было вообразить доступным человеческому разумению". И хотя "Начала" были "книгой, настолько выходящей за пределы обычного опыта по тонкости исполнения и назначению, что немногие поймут ее",[75] Грегори подчеркивал свое почтение от имени "тех немногих, кто не может чувствовать ничего иного, помимо бесконечной благодарности" Ньютону. К горстке людей, которые могли по-настоящему оценить этот труд, принадлежал Готфрид Лейбниц. Его высочайшая похвала носила самый откровенный характер: зимой 1688–1689 годов он срочно отправил в печать три статьи, в которых утверждал, что сам ранее сделал те же выводы, что и Ньютон, или что опроверг их. Такая попытка воровства свидетельствовала: с момента появления в печати "Начала" стали образцом научной мысли.

Слава не заставила себя долго ждать. После обсуждения частей "Начал" французский философ маркиз де Лопиталь воскликнул: "Одному Богу известно, какой запас знания хранится в этой книге!" Он потребовал от своего компаньона, знакомого с Ньютоном, рассказать о "сэре И. все подробности, вплоть до цвета его волос [и] … ест ли он, пьет ли и спит?" Затем маркиз задал хрестоматийный вопрос, который с тех пор преследовал Ньютона: "Похож ли он на остальных людей?"

Слава, захлестнувшая Ньютона, выбросила его из тесного кружка натурфилософов в большой мир. Одним из самых светских людей, попавших в его орбиту, был ученый англичанин, живущий в Нидерландах, — благородный революционер Джон Локк. В конце 1687 года Локк услышал о новой книге, которая вызвала сенсацию. Он одолжил экземпляр у своего друга Христиана Гюйгенса. Но, когда Локк попытался прочитать книгу, он запутался в вычислениях Ньютона. Поэтому он спросил у Гюйгенса, в то время самого значительного после Ньютона мыслителя в области естественных наук, можно ли принять технические аргументы "Начал" на веру как надлежащим образом доказанные. Гюйгенс подтвердил, что Ньютон доказал свои утверждения, и Локк продолжил читать,[76] принимая все математические выводы как должное.

Локк пришел в восторг. Его перу принадлежала одна из первых рецензий, оказавших большое влияние на современников, напечатанная в 1688 году в Bibliotheque universelle. Чтобы удостовериться, что это не пройдет мимо внимания английских читателей, в 1689 году в предисловии к своему "Опыту о человеческом разумении" Локк пишет: "…республика наук не лишена в настоящее время даровитых созидателей, величественные замыслы которых, движущие науки, оставят долговечные памятники на удивление потомству" — и самый значительный среди них — "несравненный г-н Ньютон". Главное достижение Ньютона, писал Локк, заключалось в том, что "мы могли бы надеяться со временем получить более правильные и более достоверные знания о различных частях этой изумительной машины,[77] чем имели оснований ожидать до сих пор"(Цит. по: Локк Дж. Мысли о воспитании //Локк Дж. Сочинения: в 3 т. Т. 3. М.: Мысль, 1988).

Локк стремился встретиться с человеком, нашедшим путь к столь достоверной истине. Была только одна проблема: в 1687 году Локк был политическим эмигрантом,[78] врагом английского государства, находящимся в розыске. За четыре года до этого из-за давних связей с врагами короля Карла II из вигов он был под регулярным наблюдением агентов короны с тех пор, как был раскрыт заговор Ржаного дома. Заговорщики из Ржаного дома планировали убить короля и его брата Якова, и крах их плана привел к расширению списка подозреваемых. Несколько видных вигов были преданы суду и посланы на эшафот, самому Локку тоже угрожал арест и, возможно, казнь, так как он был связан с одним из ведущих заговорщиков. Локк благоразумно начал перемещаться по Англии, а затем вообще бежал из страны и в сентябре 1683 года прибыл в Нидерланды. Пока у власти находились Стюарты, он был вынужден оставаться там.

У Ньютона были свои собственные проблемы с королем. Когда Яков взошел на трон после смерти своего брата в 1685 году, он предпринял безуспешную попытку вновь обратить протестантскую Англию в католичество. В 1687 году Яков взялся за Кембриджский университет и приказал, чтобы отцу Альбану Фрэнсису, бенедиктинскому монаху, присудили степень магистра искусств — почетное звание, которое позволило бы Фрэнсису занять официальную должность в управлении университетом. Руководство университета отказалось, и Ньютон приветствовал отказ. Он прервал в последние недели работу над "Началами", чтобы заявить, что "смесь папистов и протестантов[79] в одном университете не сможет существовать ни счастливо, ни долго". Когда суд Комиссии по церковным делам, учрежденной королем Яковом, приказал, чтобы университет послал представителей, которые дадут ответ за неповиновение короне, Ньютон был отобран в качестве члена делегации.

Суд угрожал и неистовствовал. Ньютон вел своих коллег в ответную атаку. Правительство дрогнуло первым. В мае 1687 года главный судья комиссии выпустил приказ, в котором делегации из Кембриджа было предписано: "Ступай и больше не греши".[80] В главном Ньютон и его коллеги одержали победу: Кембридж так и не присудил монаху степень магистра.