Ньютон и фальшивомонетчик - Томас Левенсон

Этот европейский городской опыт, существовавший в таком масштабе только в Лондоне и, возможно, в Париже, сформировал не просто торговую сеть, связывающую товары и людей, но и сеть информационную — от кофеен под покровительством политических партий[101] ("Дик" или "Уилл" у вигов, "Таверна дьявола" или "Сэм" у тори), структуры Балтийского рынка, объединявшей лавки, торгующие заморскими товарами, и самых изысканных публичных домов (учреждение матушки Уайзборн на Стрэндстрит было в почете у ценителей) до различных источников данных, которые становились все более значимыми по мере того, как Сити собирал мир вокруг себя. Таким источником было, например, зондирование, осуществляемое моряками торговых судов со всего мира, которое позволило Исааку Ньютону проанализировать в "Началах" влияние Луны на приливы. Таким образом, несмотря на зловоние, нездоровый образ жизни, на то, что нигде в Англии беднякам не приходилось так тяжко, они все прибывали и прибывали, эти провинциалы, наводнявшие съемные квартиры, комнаты и углы. Центростремительная сила Лондона, сила его притяжения была непреодолима и постоянно возрастала. Ибо все происходило здесь.

Первые недели и месяцы, проведенные Чалонером в большом городе, были типичными для вновь прибывших — хуже некуда. Его биограф сообщал, что по прибытии Чалонер ощутил "нехватку знакомств[102] и не знал, куда податься для обеспечения жизни". Жестокая правда состояла в том, что жизнь и торговля в Лондоне осуществлялись посредством хитросплетения человеческих связей, на первый взгляд непроницаемого. Подход Ньютона — покровительство двора или правительства — само собой, был недоступен для ученика, оставшегося без мастера; торговые и финансовые связи — еще менее достижимы. Ремесла также были вне досягаемости. Хотя система гильдий в конце семнадцатого столетия слабела, замкнутые профессиональные сообщества были закрыты даже для высококлассных мастеров со стороны, не говоря уж о бродягах-недоучках. Уже в 1742 году лондонские шляпники избили до смерти человека,[103] который посмел изготовлять головные уборы, не пройдя через систему ученичества. Чуть больше двадцати человек заправляли торговлей сыром между Лондоном и основной областью сыроварения Чеширом, вынуждая сотни мелких торговцев беспрекословно принимать ценовые условия картеля.[104] Научная и начинающаяся промышленная революции дали толчок возникновению целого ряда новых ремесел, одним из которых было производство точных инструментов. Чалонер ловко обращался с металлом и владел кое-какими инструментами, но даже согласись он подчиниться новому мастеру, он был слишком ненадежен, чтобы его наняли в мастерскую с репутацией. Так что дела у него складывались как у любого вновь прибывшего чужака. Хотя кое-кому и доставался неплохой куш, большинство лондонских иммигрантов перебивались случайными заработками, сражаясь друг с другом за мелкие подачки в ежедневной борьбе за существование.

Доступ к преступному миру также находился под тщательным контролем. Преступники Лондона выстроились в строгой иерархии по рангу и статусу, столь же прочной, как и в мире добропорядочных граждан, где они искали себе добычу. Такие бандиты с большой дороги, как Дик Турпин, снискавший славу Робин Гуда своего времени, были аристократами. Как правило, они были более высокого происхождения, чем их собратья-уголовники, поскольку должны были владеть искусством верховой езды. Список повешенных за грабеж на дорогах включает сыновей пасторов, обедневших студентов, промотавшихся младших отпрысков респектабельных домов — джентльменов разорившихся, скучающих или и то и другое.[105]

Но, если преступления для благородных были за рамками возможностей Чалонера, чем мог заняться крепкий профессионал? В Лондоне 1680–1690-х годов не было нехватки в соблазнительных целях: толчея, в которой сталкивались бок о бок богачи и сменяющиеся толпы бедных оборванцев, предлагала массу возможностей для небольшого перераспределения дохода. Но лондонский преступный мир, хотя и не был еще столь организованным, как в начале следующего столетия, все же имел некоторую систему, в которую человеку со стороны не так-то легко было встроиться. Уличные преступники выработали специальные методы для работы в толчее лондонских улиц. Одна банда разбойников с главарем, носившим чудесное имя Обадия Лемон, наловчилась вытаскивать шляпы и шарфы из движущегося транспорта при помощи лесок и крючков. Другие бандиты нападали на экипажи,[106] когда те притормаживали у въездов на мосты или у других препятствий. Карманники часто начинали с младых ногтей практиковаться на манекенах под присмотром старших родственников или друзей, уже поднаторевших в этом искусстве, стремясь возвыситься до статуса "умельцев в своем деле … щедро расточающих знаки внимания и комплименты и в то же время крайне осторожных".[107] Они работали в командах с тщательно продуманным разделением труда. Одна или несколько "приманок" (подручных, отвлекающих жертву) заманивали "кролика", или "лоха" (жертву), в "стойло", где он будет ограблен "щипачом" или "писарем". Щипачи считались элитой, они должны были обладать незаурядной ловкостью и уметь отвлечь внимание жертв, пока запускали руку им в карман; писари имели более низкий статус, они просто делали разрез и выхватывали добычу. Так или иначе, украденный кошелек попадал к "пропольщику", который обычно находился в тени — позади или рядом с щипачом или писарем, а потом растворялся в толпе.

У грабителей магазинов было свое распределение задач. "Маска" отвлекала лавочника, в то время как похититель хватал товары и передавал их принимающему, который никогда не входил внутрь и поэтому не мог быть опознан как участник грабежа. Всякого рода мошенничества, кости с отягощением, игра с краплеными картами и прочее также требовали подобного сговора. Взломщики узнавали у своих сообщников, как взламывать замки. Скупщики краденого[108] обеспечивали подготовку, наводку, убежище и алиби.

Для человека одинокого, без особых навыков, не знакомого ни с одним авторитетом преступного мира было бы крайне опасно пытаться работать в одиночку. Чалонер был для этого слишком умен. Вместо этого он дрейфовал по голодным окраинам городской жизни, пока не отыскал путь к ее золоченому центру.

Итак, первая попытка Чалонера заработать чуть больше, чем на кусок хлеба, превратила его в поставщика сексуальных игрушек. Лондон в 1690-х годах был весьма известен — или, возможно, печально известен — своим духом сексуального новаторства, как Берлин — в 1920-х. Проституция была повсеместной и составляла важную часть жизни как богачей, так и бедняков, из которых выходило большинство работников этой сферы. Лучшие бордели соперничали, стремясь превзойти друг друга в разнообразии предложений — настолько, что Джон Арбетнот, известный персонаж на лондонской сцене начала восемнадцатого столетия, по-видимому, высказался за многих, когда попросил мадам в одном из лучших заведений: "Мне просто немного потрахаться,[109] если это возможно!"

Имелось все, чего только мог пожелать утонченный развратник: эротика на словах и в картинках, непристойные песенки и представления. Возможно, самой непристойной театральной постановкой того времени была скабрезная пьеса "Содом, или Квинтэссенция распущенности", приписываемая печально известному распутнику Джону Уилмоту, второму графу Рочестерскому. Написанная в 1672 году (или около того) пьеса могла быть замаскированной нападкой на Карла II (с которым Уилмот делил по крайней мере одну любовницу). Портрет монарха, пытающегося распространить гомосексуализм по всему королевству, интерпретировался как зашифрованное обвинение в адрес Декларации религиозной терпимости 1672 года, которая официально объявляла о терпимости по отношению к католицизму. Если намерение автора было именно таким, то эта полемика была весьма хорошо замаскирована в крайне скабрезном сюжете.

Для тех, кого не удовлетворяли литературные скандалы, процветал рынок сексуальных игрушек. Уже в 1660 году спустя лишь два года после смерти Кромвеля, ослабившей пуританские настроения, появляются сообщения о том что на Сент-Джеймс стрит продаются импортные, итальянские дилдо. Местные предприниматели также стремились получить прибыль, хотя чем именно пытался торговать Чалонер, остается загадкой. Можно предположить, что это устройство, демонстрировавшее "первую сторону его изобретательности", было чем-то большим, чем просто грубая имитация фаллоса. Вероятно, это не были также настоящие часы. Технология изготовления часов значительно продвинулась к середине 1670-х годов. Спиральная балансирная пружина, изобретенная Робертом Гуком, сохраняла достаточно энергии и испускала ее достаточно точно, чтобы позволить маленьким переносным часам и хронометрам показывать точное время по минутам, а не только по часам — ключевой шаг в развитии хронометража. Ученики обычно тратили семь лет на изучение премудростей часового механизма. К началу восемнадцатого столетия балансирные пружины использовались для представлений с заводными куклами, и можно представить подобные ранние попытки устраивать порнографические шоу. Но все же сомнительно, чтобы бывший подручный гвоздильщика мог овладеть таким искусством настолько быстро, что начал изготавливать свои собственные механические автоматы.