Моя жизнь - Ингрид Бергман

Папа очень любил музыку, и поэтому он хотел, чтобы я пошла в оперу. Но мне кажется, что между оперой и драмой нет большой разницы. Я уверена, что он не запретил бы мне ступить на тот тернистый путь, который ведет к звездам».

Контраст между моими «представлениями» и обычным поведением был поразителен. Я была необыкновенно застенчивым существом. Мне не удавалось пройти по комнате, чтобы не задеть мебель, что тут же вызывало краску на лице. Стоило кому-то спросить мое имя, как я просто вспыхивала как маков цвет. В школе я, даже зная ответы на многие вопросы, никогда не отвечала на них, потому что, как только поднималась из-за парты, сразу же начинала заикаться и заливалась глубокой малиновой краской. Вот почему и дяде Отто, и кузинам мое желание стать актрисой казалось совершенно нелепым. «Какая из тебя актриса? Ты же такая неловкая», - говорили они мне.

С тех пор я не раз убеждалась, что я вовсе не исключение: многие актеры и актрисы чрезвычайно застенчивые люди. Когда они играют, это уже не они, это кто-то другой. Те слова, которые вылетают из уст актеров, принадлежат другим людям.

Мне кажется впервые это прояснилось для меня во время моего дебюта на публике. Это произошло в школе в рождественские дни. Наша классная дама забыла, что в зале для представления старшеклассников воздвигнута сцена. Оказалось, что нам негде заниматься физкультурой. «Ближайший час у вас свободен, — сказала она. — Сидите тихо; когда я вернусь, мы начнем следующий урок».

Учительница оставила нас одних. Я взглянула на сцену. Впервые рядом была настоящая сцена, и со мной что-то произошло. Я взлетела на нее. Стоя там, я почувствовала себя счастливой, как никогда в жизни. За неделю до этого я видела пьесу под названием «Зеленый лифт». Я сказала об этом другим девочкам, и спросила, не хотят ли они, чтобы я сыграла ее для них. Они хором прокричали «да». Я попросила нескольких из них помочь мне. Мне показалось, что они принимали меня за сумасшедшую.

Пьеска была из разряда альковных фарсов. В ней действовали семь персонажей, и я точно помнила, кто из них что делал и что говорил. Речь там шла о муже, пребывающем в постоянном подпитии, и о сложностях его отношений с женой и подружкой. И вот я, самая застенчивая ученица в классе, разыгрывала это представление, а мои одноклассницы заливались смехом.

Реакция их была столь бурной, что учительница поспешно вернулась со словами: «Что происходит? Вы так шумите, что мешаете соседнему классу». Мне кажется, она чуть не упала в обморок, когда услышала: «Ингрид Бергман представляет для нас пьесу».

Разумеется, ей совершенно ни к чему была вся эта чепуха. На оставшиеся полчаса она выпустила нас в парк, приказав вернуться вовремя. Но всем девочкам хотелось узнать, чем же кончится пьеса. Поэтому, взобравшись на скамейку, я продолжала представление в парке. И вообразите, кое-кто из прохожих стал подходить поближе, заинтересовавшись, что тут происходит. Они не уходили, они слушали меня! Естественно, я никогда не забуду свой первый выход на сцену.

Как раз в те дни я вновь встретила Грету. Она обучалась музыке и пению, но, будучи очень миловидной, часто подрабатывала, снимаясь для рекламы. Ее снимали прохаживающейся на вокзале, сидящей за обеденным столиком, входящей в вестибюль гостиницы. Я была очарована ею и стала умолять: «Пожалуйста, возьми меня с собой на денек, я смогу увидеть, как делается кино».

Она сделала для меня больше. Она устроила так, что меня взяли на целый день участвовать в съемках. Когда я прибыла на студию, там уже было около дюжины девушек чуть постарше меня. Нас загримировали и около десяти часов велели построиться в студии. Нам объявили, что к расстрелу все готово. Режиссер сказал нам, что мы должны выглядеть озябшими, голодными и несчастными. Потом камера пару раз проехала мимо нас, и он изрек: «Все. Спасибо большое, девочки. Можете идти».

Идти? В десять с четвертью утра? Да я только что приехала. Нет, так легко им от меня не избавиться. Уж слишком здесь было интересно. Поскольку лицо мое было покрыто толстым слоем желтого грима, я с достаточной долей находчивости предположила, что любой может решить, будто я жду съемки своей сцены. Поэтому я осталась там—девочка с желтым лицом, бродившая как зачарованная между декорациями.

Незаметно подошли шесть часов вечера, все стали расходиться по домам. Конечно же, я была последней среди уходивших, и, конечно же, я не смогла расстаться со своим волшебным желтым лицом. Но когда я подошла к выходу, то обнаружила там весьма озадаченного человека. «Где вы были весь день? Я жду вас с гонораром. Мы вас обыскались». Я сказала: «Мне понравилось здесь. Столько всего интересного, что стоит это посмотреть».

Наверное, он понял, как ошеломляет ребенка киностудия, потому что успокоился и сказал: «Вот ваши деньги». Я взяла их. Десять крон. Целые десять крон за то, что я получила один из прекраснейших дней в жизни. Мне было пятнадцать лет, и это были первые заработанные мною деньги.

в школьные годы застенчивость Ингрид приобрела такие размеры, что временами становилась похожей на нервное заболевание. Это был тип аллергии, который врачи никак не могли объяснить. Ее пальцы распухали так, что она с трудом могла ими шевелить. Набухали губы и веки.

Она отчетливо чувствовала, когда начиналось это набухание. Никто не знал причину этих приступов, и никто не мог посоветовать, как от них избавиться. Ее положили в клинику, где она получила несколько доз слабого облучения. Постепенно приступы отечности стали исчезать.

Покончила со всеми ее недугами и комплексами драматическая школа.

Глава 2

Драматическая школа оказалась просто чудесной. Я была счастлива. День ото дня я менялась к лучшему. Я стала ужасно счастливой, свободной, раскованной, ведь я наконец делала то, к чему стремилась. И давалось мне это без труда. Я легко понимала, что от меня требуется, когда мне объясняли, как овладевать своим голосом или двигаться по сцене. У нас были уроки балета, фехтования, истории театра, мимики и жеста, сценической речи, сценического мастерства. В самом помещении школы не было ничего особенного: пара больших комнат на одном из верхних этажей. Достопримечательностью являлся большой стол, на котором каждый вырезал свое имя. Там можно было найти много знаменитых имен: Грета Гарбо, Сигне Хассо, Мэй Зеттершинг, Вивека Линдфорс. Я чувствовала, что вошла наконец в круг избранных. Меня впустили в него. Помню, как я подошла к маленькой двери служебного подъезда и остановилась там, переполненная счастьем, с одной мыслью: «Я здесь!» Это мой дом. Я могу войти туда, и мне скажут: «Привет, Ингрид», я часть их мира. Я была так горда. Кроме того, все студенты могли посещать спектакли совершенно бесплатно. Пускали нас не в партер, конечно, на галерку. Но каждый вечер мы имели возможность смотреть великолепных актеров и актрис. Репетиции нам посещать не разрешалось, но мы и туда проходили. Ключи от верхних ярусов находились у билетеров, но мы научились обходиться обыкновенной шпилькой. Конечно, работники администрации знали об этом: в свое время и они практиковали то же самое. Изредка, в те моменты, когда мы слишком громко хихикали над смешной фразой, снизу раздавалось: «Там кто-то есть наверху?» Мы замирали.