Моя жизнь - Ингрид Бергман

Я взяла коробку с письмами с собой в кровать и читала их всю ночь до рассвета. Первый раз передо мной предстала моя мать как женщина, влюбленная в моего отца, и я плакала, плакала, читая о тех трудностях, которые возникали перед ней. Ее семья считала, что он не пара для их дочери. Он был художник без постоянной работы. Они были богаты, он — беден. Две другие сестры матери — тетя Мутти и тетя Лулу — удачно вышли замуж. Было просто немыслимо, чтобы Фридель — моя мать — пошла за художника, да еще к тому же и шведа. Он просто недостоин ее. Но моя мать так не считала.

Обо всем этом я узнала из писем. Она писала о своем обручальном кольце — днем она носила его на цепочке на шее и только ночью надевала на палец. Однажды ее мать пришла к ней, когда она спала, увидела кольцо, разбудила дочь и потребовала объяснений, а потом устроила ужасную сцену. Но моя мать сказала: «Я хочу выйти замуж только за этого человека, и ни за кого больше, даже если придется ждать всю жизнь, и я никогда ни за кого больше не выйду замуж, никогда и ни за кого!»

Вот такая душераздирающая история любви содержалась в этих письмах. Как она заботилась о нем! И как руководила им: если он действительно хочет, как явствует из его слов, жениться, то должен иметь работу. Не может же он всю жизнь только рисовать. Это несерьезное занятие. Конечно, картины можно продавать; но как часто это случается? Он должен непременно найти работу, и сделать это как можно скорее. Иногда она его, конечно же, немного ревновала. Как-то он сообщил ей, что пишет натурщицу. Моя мать — как и я, все время наставлявшая его — тут же уверилась, что натурщица позирует обнаженной. Поэтому она заклинала в письме: «Никогда, Юстус, слышишь, никогда ты не должен просить меня позировать так». Какая прелесть! Она позировала ему, но всегда одетая.

Я так легко могу представить себя на ее месте, потому что я была в том же возрасте и тоже собиралась выходить замуж — за Петера. Правда, меня не окружали те сложности, которые пришлось преодолеть ей. Она ждала семь долгих лет, прежде чем они смогли пожениться. К этому времени мой отец открыл свой фотомагазин на Стрэндвэген (это был хороший район города), и дела его наладились. Он проявлял фотопленку, вручную раскрашивал фотографии, продавал рамки, фотоаппараты. И по-прежнему писал портреты. Ему удалось так хорошо поставить дело, что ее родители в конце концов дали свое согласие на брак.

Их миры были так различны. Отец — художник, легкий на подъем человек богемы, мать — типичная буржуазка. Но они были счастливы вместе. У мамы было трое детей. Первый умер при рождении, другой — через неделю после появления на свет, а я родилась семь лет спустя после второй утраты. Я совсем не помню своей матери. Отец снял меня сидящей у нее на коленях, когда мне был год. Потом еще раз, когда я была двухлетней, а когда мне исполнилось три, он сфотографировал меня возлагающей цветы на ее могилу.

Папа бредил «движущимися картинами». Кто знает, проживи он подольше, может быть, он пришел бы в шведское кино. Он бесконечно экспериментировал с движущимися фотографиями, снимал маму своей камерой. Когда я попала в Голливуд, Дэвид Селзник достал свой старый проектор, и я первый раз в жизни увидела свою мать в движении.

Тетя Эллен заменила мне мать. Из четырнадцати детей - семи мальчиков и семи девочек — она была единственной, кто не обзавелся собственной семьей. Родители моего отца оставили дочь в своем доме, в надежде на ее будущую заботу. После их смерти она продолжала жить среди братьев и сестер, помогая им в их делах. А когда умерла моя мать, тетя Эллен переехала к нам. Мне было три года, я очень полюбила ее и называла мамой. Это немного ее расстраивало, особенно когда она заходила в лавочки, где все ее знали как мисс Бергман.

Тетя Эллен была маленького роста, пухленькая, из-за больного сердца она почти не выходила из дома. Тетя была очень добра и заботлива, но наши с отцом «фокусы» она не одобряла. Истинная лютеранка, она, как и дядя Отто, была убеждена, что все эти «игрища”—страшный грех. Она говорила мне: «У тебя за спиной стоит дьявол». Мне это было непонятно, и я отвечала: «Я смотрела за спину — никакого дьявола там нет».

Каждый год отец возил меня в Германию, чтобы навестить там немецких бабушку с дедушкой и двух тетушек. Отец вручал им меня, а потом, оставив на их попечение, отправлялся в Англию или еще куда-нибудь в Европу. То, что он бросал меня, было ужасно, ужасно! Я убегала в туалет, запиралась и плакала. Бабушка, обеспокоенная тем, что я слишком долго там нахожусь, стучала в дверь: «Что ты там делаешь? Что ты там делаешь?» Я старалась приглушить свои рыдания, чтобы она не услышала их. Ведь она была просто фурией, и плакала я из-за того, что оставалась с ней. Я по-настоящему боялась их всех и вовсе не чувствовала себя с ними счастливой. Дедушку я вспоминаю как сильного, сурового человека. Они были ужасно строги и воспитывали своих детей в жестких традициях. Я же так любила своего отца, так была привязана к нему, будто это был мой старший брат.

Думаю, именно в те приезды я получила заряд немецкой дисциплинированности. Наверное, поэтому я теперь так люблю во всем порядок. Однажды бабушка разбудила меня среди ночи только потому, что я бросила свою одежду на стуле, а не сложила ее как следует. Она заставила меня встать с кровати (мне было около десяти), собрать всю одежду и положить ее на стул. Затем взгляд ее упал на мои ботинки. Я сказала: «Но, бабушка, я почистила их и поставила рядом со стулом». «Нет, дитя мое, они не очень чистые, и кроме того, нужно, чтобы они стояли носок к носку».

Такие вещи оказывают влияние на всю жизнь, поэтому теперь меня просто преследует стремление к порядку. Я не могу жить в доме, где царит беспорядок, я просто заболеваю от этого. В Италии я приходила в комнату Робина, все там мыла, чистила, пока он был в школе, а он, возвращаясь, заявлял: «Послушай, мама, в моем беспорядке я нахожу свои вещи, но в твоем порядке найти их не могу». И он победил в этой борьбе. Не пускать меня в свою комнату он не мог, поскольку дверь не запиралась. Он просто отвинтил дверную ручку и взял ее с собой в школу. Это меня убило. Но, как бы то ни было, сейчас он стал гораздо опрятнее.

Я любила оставаться с молоденькой и хорошенькой тетей Мутти. Она вышла замуж за очень богатого француза, который владел кофейными плантациями на Гаити. У них был большой дом с садом и слугами, яхта на озере Олстер. Они были очень обеспеченные. Большую часть времени ее муж проводил на Карибском побережье, и сначала она ездила с ним. Но тетя совершенно не выносила жару, чернокожие с их музыкой и танцами просто пугали ее. Супруги все больше и больше отдалялись друг от друга. Он взял с собой на Гаити сыновей, что ей тоже очень не понравилось. Думаю, окончательной причиной их разрыва стала смерть старшего сына. Он умер от тропической лихорадки. Официально они не были разведены, но брак их оставался чистой формальностью.