Моя карма - Валерий Георгиевич Анишкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маша Миронова, девушка Юрки Богданова, а потом жена поэта Алика Есакова, когда я уезжал в Ленинград, сказала: «Ты, Володя, хороший человек, но в тебе слишком много рационального. Отсюда и твой некоторый цинизм».
Тогда я уехал, не простившись с Милой, которая, я знаю, меня любила. Она мне нравилась. Я встречался с ней и меня к ней тянуло непонятное и неподвластное мне чувство, которого я раньше не испытывал. Мне хотелось её видеть и хотелось быть с ней. Эти ощущения томления и ожидания следующих встреч были мне до тех пор неведомы, и невозможно было им противостоять. Я понял, что тону в паутине незнакомых ощущений словно в омуте, и испугался. Оставив все колебания, я уехал учиться в северную столицу, как мне посоветовал мой учитель Зыцерь, убедив, что мне необходимо «повариться в котле большого города».
Я ей позвонил и сказал, что уезжаю. Сказал, что уезжаю срочно, чтобы она не прибежала провожать и мне не пришлось врать про бессмысленность наших отношений.
— А как же я? — растерянно спросила Мила, и я, словно вор, который спешит спрятать «концы в воду», торопливо проговорил банальное:
— Так получилось. Но я буду приезжать, и мы будем видеться.
Позже, в Ленинграде, когда Юрка приехал навестить меня после экспедиций на Памир, я, зная о том, что он недавно был в нашем городе, спросил о Миле, и он сказал:
— Не понимаю, зачем изводить себя. Ведь она тебя любит.
— Не знаю, не всё так просто. Я человек не совсем нормальный, а, следовательно, и для семейной жизни вряд ли приспособленный, — пытаясь оправдаться, я плёл что-то несуразное, во что и сам не особо верил.
— Не наговаривай на себя, — сказал Юрка. — Твои особые способности не мешают тебе оставаться нормальным человеком… И не морочь девке голову. Реши раз и навсегда: или так, или так, потому что она, говорят, собирается замуж… Назло тебе…
С Милой мы встретились, гуляли всю ночь, говорили и не могли наговориться, а перед рассветом уснули на моём расстеленном пиджаке на траве под вековыми липами у стен монастыря. Я провожал её до общежития, где она остановилась для пересдачи какого-то экзамена, и чем ближе мы подходили к её жилью, тем большее смятение от неминуемого расставания испытывал я, а она шла молча, понурив голову, и я чувствовал, как её охватывает нервная дрожь.
— Мы вечером увидимся? — робко спросила Мила.
— Нет. Сегодня я уеду. Так будет правильно, — твёрдо сказал я. Сказал, потому что она уже была замужем…
Теперь я знаю, что это была любовь, и я обрёк себя на вечное, щемящее чувство тоски, а память всё чаще возвращает меня к тем мгновениям мимолётного, несостоявшегося счастья. И только слабая мысль как ощущение, что она меня всё ещё любит, теплом согревает мою душу и даёт надежду.
Вот это моё странное, выходящее за пределы разумного понимания взаимоотношение даже с близкими мне людьми, часто и принимается за цинизм.
Ванька был хорошим человеком, незлобивым, необидчивым и открытым, но способности имел посредственные и к тому же немного заикался. А поэтому учился с трудом, хотя зубрил прилежно, и я его видел всегда корпевшим над учебниками. Языки давались ему с трудом, и мы не понимали, какие фантазии привели его на наш факультет. Преподаватели тоже скептически представляли его филологическое будущее. Ванька понимал это, но с фанатическим упорством продолжал штурмовать непреодолимую Голгофу. С горем пополам он всё же закончил институт. Наверно, преподаватели нашли в нём если не способного лингвиста, то задатки педагога, что для пединститута считалось немаловажным качеством в студенте. Наверно, поэтому его опекала завкафедрой Татьяна Васильевна, старая дева, которая вела у нас педагогику, любила Ивана и всеми силами тащила его к его заветной мечте — диплому.
Но другом мне Иван не был, как не было у меня и других друзей, а те, что были, остались в детстве и разъехались кто куда. И даже к Юрке, который понимал меня, может быть, лучше других, и сам считал меня своим другом, я относился прохладнее, чем он этого заслуживал…
Свободное время я проводил в библиотеке на улице Мальнева, что недалеко от общежития, а чаще в центральной Ленинке, которая только что переехала из бывшей женской гимназии в новое здание на бульваре Победы. Это занимало время, потому что нужно было ехать троллейбусом в центр Омска.
Меня по-прежнему увлекала медицина, но больше практическая парапсихология, то есть то, что относится к изучению сверхъестественных психических способностей человека, в том числе трансперсональная и аномальная психологии.
Я читал Зигмунда Фрейда, который считался основоположником психоанализа и которого не очень чтили у нас в стране, но до конца 30-х годов перевели почти все его книги, хотя всё, что я нашел в Омской библиотеке, — это дореволюционная брошюра «О сновидениях»; но я заказал и получил по МБА его «Психопатология обыденной жизни», «О психоанализе» и «Страх». Таким же образом я прочитал книги Карла Юнга «Психологические типы», которую в русском переводе издали в 1924 году, и его «Связи между Я и бессознательным». А работу «Психоанализ как естественно-научная дисциплина» Вильгельма Райха, где он пытался соединить учения Фрейда и Маркса, я нашел в журнале «Естествознание и марксизм», издания ещё 1929 года.
Меня не интересовала концепция сексуальной энергии, которая часто лежала в основе трудов этих психологов. Мне была интереснее концепция того же Фрейда о преодолении детских травм в зрелом возрасте. Меня занимала психика человека с точки зрения возможности лечения некоторых расстройств энергией рук и введением в особое, то есть, в необычное состояние сознания (когда меняется электромагнитное поле мозга). В этом состоянии человек как бы перевоплощается. Я не знаю, куда он духовно отправляется, но есть теория, которая предполагает существование единого информационного поля Земли, в котором записана вся история планеты и, подключившись к этому полю, человек может получать знания
