Игра Нептуна - Фред Варгас

Данглар нахмурился.

— Что касается отклонений от линии вверх или вниз, — продолжал Адамберг, — то они совсем мизерные: не более четырех миллиметров, если использовался нож, еще меньше в случае с шилом. Максимальная ширина линии, то есть размер ран по перпендикуляру к связующей их прямой, — девять миллиметров. Не больше. Таким был диаметр отверстий на теле Лизы. Как вы это объясните? Правило? Кодекс убийц? Все виновные были пьяны в стельку, у них дрожали руки. А амнезия? Но ни один из них не осмелился выйти за эти пределы — шестнадцать и девять десятых сантиметра и девять миллиметров? Что за чудо такое, Данглар?

Данглар быстро соображал и соглашался с аргументами комиссара, но не понимал, как разные раны могут быть нанесены одним орудием.

— Вы представляете себе вилы? — спросил Адамберг, сделав набросок. — Вот ручка, вот поперечная усиленная перекладина, вот зубья. Ручка и перекладина остаются, а зубья меняются. Понимаете, Данглар? Зубья меняются. Разумеется, в рамках размеров поперечной перекладины — шестнадцать и девять десятых сантиметра в длину и девять миллиметров в ширину.

— Хотите сказать, он каждый раз берет три колющих предмета и приваривает их на время к поперечине заместо зубьев?

— Именно так, капитан. Он не может поменять орудие, оно для него как фетиш, это свидетельствует о его патологии. Убийце необходимо, чтобы орудие было одним и тем же, ручка и перекладина — его душа и разум. Но из соображений безопасности судья каждый раз меняет зубья.

— Сварка — дело не простое.

— Вы не правы, Данглар, кроме того, даже если сварка не профессиональная, орудие убийства используется всего раз, им наносят удар сверху вниз.

— Вы считаете, что для каждого убийства преступник готовил четыре одинаковых ножа или шила: три лезвия он крепил к вилам, а одно клал в карман козлу отпущения.

— Именно так, и согласитесь — тут нет ничего сложного. Каждый раз орудие убийства было самым обычным, и притом новым. Совершенно новая вещь в руке у бродяги — это, по-вашему, правдоподобно?

Данглар поглаживал себя по подбородку.

— В случае с Лизой он действовал иначе. Убил девушку вилами, а потом воткнул шило в каждую рану. Та же схема в убийстве номер четыре, там обвинили подростка, и тоже в деревне. Судья, вероятно, рассудил, что следователь начнет выяснять, откуда у подростка новый инструмент, зайдет в тупик и заподозрит инсценировку. Он использовал старое шило и запутал следы.

— Правдоподобно, — признал Данглар.

— Да, но главное — это совпадение в деталях. Тот же человек, то же орудие. Я проверял. Когда судья переехал, я осмотрел каждый сантиметр в его владениях. Все инструменты остались в сарае — кроме вил. Он забрал драгоценную вещь с собой.

— Если все так очевидно, почему правда до сих пор не доказана? За четырнадцать лет вашей охоты?

— По четырем причинам, Данглар. Во-первых — уж простите, — потому, что каждый рассуждал, как вы: разные орудия убийства, разный характер ран, следовательно, убийцы тоже разные. Во-вторых, территориальная разобщенность следователей, отсутствие межрегиональных связей, сами знаете. В-третьих, каждый раз на блюдечке преподносился идеальный убийца. И в-четвертых, помните, каким могущественным человеком был судья, почти неприкосновенным.

— Да, но почему вы не выступили, составив обвинительное заключение?

Адамберг коротко и печально улыбнулся.

— Из-за всеобщего недоверия. Любой судья немедленно узнавал о моей личной заинтересованности, и мои обвинения выглядели навязчивой идеей. Окружающие были убеждены, что я способен на все, лишь бы обелить Рафаэля. Вы поступили бы иначе? Моя теория разбивалась о могущество судьи. Меня никогда не выслушивали до конца. «Признайте раз и навсегда, Адамберг, что эту девушку убил ваш брат. Не зря же он исчез». Я жил под угрозой суда за диффамацию.

— Тупик, — резюмировал Данглар.

— Неужели, капитан? Вы понимаете, что до Лизы судья убил пятерых человек и двоих после нее. Восемь убийств за тридцать четыре года. Это не работа серийного убийцы, а дело всей жизни, целая программа. Я вычислил первые пять преступлений благодаря архивам, но мог найти не все. Потом я шел за ним по пятам и следил за новостями. Фюльжанс знал, что я не смирился. Из-за меня он постоянно убегал, ускользал как змей. Но дело не кончено, Данглар. Фюльжанс вылез из могилы и убил в девятый раз в Шильтигеме. Это его рука, я знаю. Три удара в линию. Я должен съездить туда, проверить замеры, но уверен — длина линии не будет превышать шестнадцати и девяти десятых сантиметра. Шило было новым. Задержанный — бездомный алкоголик, потерявший память. Все сходится.

— И все-таки, — поморщился Данглар, — вместе с Шильтигемом мы имеем серию убийств, растянувшуюся на пятьдесят четыре года. Ничего подобного нет в анналах криминалистики.

— Трезубец — это тоже нечто невиданное. Исчадье ада. Чудовище. Не знаю, как вас убедить. Вы ведь его не знали.

— И все-таки, — повторил Данглар. — Он остановился в восемьдесят третьем и продолжил двадцать лет спустя? Бессмыслица.

— Почему вы решили, что он не убивал все это время?

— Вы сами сказали, что отслеживали события. И двадцать лет было тихо.

— Потому что я остановился в восемьдесят седьмом году. Я преследовал его четырнадцать лет, а не тридцать.

Данглар удивленно поднял голову:

— Почему? Устали? Или на вас оказывали давление?

Адамберг поднялся, походил по комнате, склонив голову к раненой руке, вернулся к столу и наклонился к своему заместителю:

— Потому что в восемьдесят седьмом году он умер.

— Что?

— Умер. Судья Фюльжанс умер шестнадцать лет назад, в Ришелье, в собственном доме. Девятнадцатого ноября восемьдесят седьмого года.

— Господи, вы уверены?

— Разумеется. Я узнал из газет и был на его похоронах. Видел, как гроб опускали в могилу, как земля приняла это чудовище. В тот черный день я утратил надежду оправдать брата. Судья ускользнул от меня навсегда.

Наступила долгая тишина. Данглар не знал, что делать. Он был совершенно ошеломлен и механическим жестом выравнивал стопку папок.

— Давайте, Данглар, выскажите свое предположение. Смелее.

— Шильтигем, — прошептал Данглар.

— Вот именно, Шильтигем. Судья восстал из ада, и у меня снова есть шанс. Понимаете? Мне повезло. И на сей раз я удачу не упущу.

— Если я правильно понял, — осторожно начал Данглар, — у него не было ни ученика, ни сына, ни имитатора?

— Никого. Ни жены, ни детей. Судья — одинокий хищник. Шильтигем — это его рук дело, подражатель тут ни при чем.

Тревога лишила капитана дара речи. Он колебался, но в конце концов решил взять мягкостью.

— Последнее убийство вас подкосило. Это всего лишь ужасное совпадение.

— Нет, Данглар, нет.

— Комиссар, — спокойно произнес Данглар, — судья умер шестнадцать лет назад. Превратился в прах и тлен.

— Да мне до этого и дела нет! Значение имеет только девушка из Шильтигема.

— Черт возьми, — вскинулся Данглар, — да о чем вы? Полагаете, что судья восстал из мертвых?

— Я верю фактам. Это он, удача ко мне вернулась. Кстати, мне были знамения.

— Какие «знамения»?

— Знаки, сигналы тревоги. Официантка в баре, плакат, кнопки.

Данглар вскочил, придя в ужас.

— Черт возьми, какие «знаки»? Вы стали мистиком? За чем вы гонитесь, комиссар? За призраком? За привидением? За живым мертвецом? И где он живет? В вашем мозгу?

— Я гонюсь за Трезубцем. Который совсем недавно жил недалеко от Шильтигема.

— Он умер! Он мертв! — закричал Данглар.

Под встревоженным взглядом капитана Адамберг начал осторожно, по одной, складывать папки в портфельчик.

— Разве смерть может погубить дьявола, Данглар?

Он схватил свою куртку, махнул на прощанье здоровой рукой и ушел.

Данглар был убит. Он упал на стул и глотнул пива. Адамберг пропал, его поглотило безумие. Кнопки, официантка в баре, плакат и живой мертвец. Дело зашло гораздо дальше, чем он думал. Комиссар пропал, погиб, унесен злым ветром.

Он спал всего несколько часов и опоздал на работу. На столе лежала записка от Адамберга: он уехал в Страсбург утренним поездом. Вернется завтра. Данглар подумал о майоре Трабельмане и понадеялся на его терпение.

X

Стоявший на дальнем конце платформы Страсбургского вокзала майор Трабельман был грубым крепышом с военной стрижкой. Лицо майора показалось Адамбергу жестким и веселым. Вряд ли такой человек согласится открыть дело по столь сомнительным документам. Трабельман пожал ему руку и безо всякой на то причины издал короткий смешок. Говорил он четко и громко.

— Боевая рана? — спросил он, кивнув на руку Адамберга.

— Задержание вышло суматошное, — подтвердил Адамберг.