Игра Нептуна - Фред Варгас

— Сегодня вероятность этого ничтожна, — сказал Данглар, поднимаясь. — У вас есть какая-нибудь выпивка? События сегодняшнего дня потрясли меня.

— Есть джин, в шкафчике, на кухне, стоит за оливковым маслом.

Данглар вернулся со стаканом и тяжелой глиняной бутылкой, налил себе и тут же отставил бутылку.

— Начинаю исполнять обет, — пояснил он. — Один стакан.

— Поосторожнее, крепость — сорок четыре градуса.

— Важно намерение, жест.

— Тогда другое дело.

— Вот именно. Куда вы вечно лезете?

— Туда, куда не следует, как и вы. Все, что случается в этой жизни, неизбежно кончается, но след остается.

— Это точно, — согласился Данглар.

Дав заместителю насладиться первыми глотками, Адамберг начал рассказывать.

— В моей родной деревне, в Пиренеях, жил старик, которого мы, мальчишки, называли Сеньором. Взрослые обращались к нему по должности и имени — судья Фюльжанс. Он жил один в «Крепости» — огромной усадьбе с парком за высокой каменной оградой. Он ни с кем не общался и не разговаривал, ненавидел детей, и мы его страшно боялись. По вечерам мы подсматривали, как он в выгуливает в лесу своих собак — двух огромных мастифов. Каким он был, спросите вы, вернее, каким казался десятилетнему мальчишке? Старым, очень высоким, с зачесанными назад седыми волосами, с невероятно ухоженными руками — ни у кого больше в деревне таких не было, в дорогущей одежде. «Можно подумать, он каждый вечер ходит в оперу», — говорил наш кюре, которому по долгу службы полагалось быть снисходительным. Судья Фюльжанс носил светлые рубашки, изысканные галстуки, темные костюмы и — в зависимости от времени года — короткий плащ или длинное пальто из серого или черного драпа.

— Аферист? Или позер?

— Нет, Данглар, холодный, как морской угорь, человек. Когда он приходил в деревню, сидевшие на скамейках старики приветствовали его почтительным шепотом, а на площади смолкали разговоры. Это было даже не уважение, а ослепление, массовый гипноз. Судья Фюльжанс шествовал, оставляя у себя за спиной толпу рабов, как корабль оставляет за собой пенный след и уходит все дальше в море. Можно было вообразить, что он все еще вершит правосудие, сидя на каменной скамье, а пиренейские бедняки пресмыкаются у его ног. Главным чувством был страх. Судью боялись все — взрослые, дети, старики. И никто не мог объяснить почему. Моя мать не разрешала нам ходить в «Крепость», но мы, конечно, каждый вечер мерились храбростью — кто осмелится подойти ближе. Хуже всего было то, что судья Фюльжанс — несмотря на свой возраст — был очень красив. Старухи любили повторять шепотом, надеясь, что Бог их не накажет, что он дьявольски хорош.

— Воображение двенадцатилетнего ребенка?

Здоровой рукой Адамберг достал из папки две черно-белые фотографии, наклонился и кинул их на колени Данглару:

— Взгляните сами, старина.

Данглар рассмотрел фотографии судьи — вполоборота и в профиль — и тихонько присвистнул.

— Красив? Производит впечатление? — спросил Адамберг.

— Еще какое, — подтвердил Данглар, возвращая снимки в папку.

— И при всем при том — холостяк. Одинокий ворон. Таким был этот человек. Мальчишки годами доставали его. По субботам бросали ему вызов: кто выковыривал камни из стены, кто исписывал ворота всякими глупостями, кто бросал в его сад разную дрянь — консервные банки, дохлых жаб, ворон со вспоротым животом. Таковы мальчики в маленьких деревнях, Данглар, таким был я. Некоторые ребята из нашей шайки вставляли горящую сигарету в рот жабе, она «затягивалась» раза три-четыре и взрывалась, как петарда, так что кишки разлетались в разные стороны. А я смотрел. Вы не устали?

— Нет, — сказал Данглар, сделав маленький глоточек джина, и вид у него при этом был постный.

Адамберг мог не волноваться — его заместитель себя не обидел, налил стакан до краев.

— Нет, — повторил Данглар, — продолжайте.

— Никто ничего не знал ни о его прошлом, ни о семье. Всем было известно одно — когда-то он был судьей. И очень могущественным, сохранившим свое влияние и после отставки. Жанно, один из заводил нашей компании…

— Простите, — перебил озабоченный Данглар, — жаба действительно взрывалась, или это фигура речи?

— Действительно. Раздувалась до размеров небольшой дыни и внезапно лопалась. На чем я остановился, Данглар?

— На Жанно.

— Жанно-хулиган, которым мы все восхищались, перелез через высокую стену, подобрался к дому, прячась за деревьями, и бросил в окно камень. За это его судили в Тарбе и приговорили к шести месяцам в исправительном доме, хотя собаки судьи едва его не разорвали. Одиннадцатилетнего мальчишку. За камень. Так пожелал Фюльжанс. У него были такие связи, что, захоти он, уничтожил бы всех в округе.

— А почему жаба курила?

— Данглар, вы что, не слушаете? Я рассказываю вам историю о дьяволе во плоти, а вы зациклились на этой злосчастной жабе.

— Конечно, я слушаю, комиссар, и все-таки — почему жаба курила?

— Потому что потому. Она сразу начинала затягиваться как безумная. Паф-паф-паф. И — бах!

Адамберг махнул рукой, изобразив полет внутренностей, и Данглар кивнул, как будто узнал нечто значительное, а потом коротко извинился.

— Продолжайте, — попросил он, глотнув джина. — Власть судьи Фюльжанса. Фюльжанс — это его фамилия?

— Да. Оноре Гийом Фюльжанс.

— Странная фамилия — Фюльжанс. От латинского «fulgur» — вспышка, молния. Думаю, она ему идеально подходила.

— Так же полагал кюре. В моей семье верующих не было, но я все время торчал у священника. Во-первых, он угощал меня овечьим сыром и медом, а их так вкусно есть вместе, а кроме того, давал мне смотреть старинные книги в кожаных переплетах. Книги были в основном религиозные, иллюстрированные яркими картинками, красными с золотом. Я копировал их десятками. В деревне больше нечего было копировать.

— Иллюминированные.

— Что?

— Если книги старинные, то они иллюминированные.

— Вот как. А я всегда говорил «иллюстрированные».

— Иллюминированные.

— Ладно, пусть будут иллюминированные.

— В вашей деревне что, жили одни старики?

— В детстве все взрослые кажутся нам старыми.

— Но почему жаба начинала вдыхать дым, когда ей вставляли в рот сигарету? Паф-паф-паф, и — бах!

— Ну не знаю я, Данглар! — закричал Адамберг, воздев руки к небу, и зашипел от боли в раненой руке.

— Вам пора выпить болеутоляющее, — сказал Данглар, взглянув на часы. — Я принесу.

Адамберг кивнул, вытирая мгновенно вспотевший лоб. Проклятый кретин этот Фавр. Данглар ушел на кухню, хлопнули дверцы шкафчика, полилась вода, и он вернулся со стаканом и двумя таблетками. Комиссар заметил, что джина в стакане стало больше — как по волшебству.

— На чем мы остановились? — спросил он.

— На иллюминированных томах старого священника.

— Да. У него были и другие книги, много поэтических сборников с гравюрами. Я копировал, я перерисовывал, читал. В восемнадцать лет я все еще этим занимался. Однажды вечером я сидел за большим деревянным столом — от него пахло прогорклым жиром, — когда это случилось. Отрывок стихотворения застрял в моей голове навсегда, как пуля. Я отложил книгу и около десяти вечера пошел в горы. Я поднялся до Конш-де-Созек.

— Ну да, — буркнул Данглар.

— Простите. Это вершина над деревней. Я сидел там и повторял шепотом строчки, думая, что назавтра забуду прочитанное.

— Что за строчки?

— «…какой небесный жнец // Работал здесь, устал и бросил под конец // Блестящий этот серп на этой звездной ниве?»[2]

— Это Гюго.

— Да? А кто задает этот вопрос?

— Руфь, женщина с обнаженной грудью.

— Руфь? А мне казалось, что это я сам себя спрашиваю.

— Нет, это Руфь. С вами Гюго не был знаком, припоминаете? Это последние строчки стихотворения «Спящий Вооз». Но скажите мне одну вещь. С лягушками тоже получается? Курят, паф-паф-паф — бах? Или только с жабами?

Адамберг устало взглянул на него.

— Простите… — Данглар отхлебнул глоток.

— Я читал вслух эти стихи и получал удовольствие. Год отработал дознавателем в Тарбе и приехал в отпуск на две недели. Был август, похолодало, и я пошел к дому. Я умывался, стараясь не шуметь — нас было девять в двух с половиной комнатах, — когда появился Рафаэль: он был как в бреду, все руки в крови.

— Рафаэль?

— Мой младший брат. Ему было шестнадцать.

Данглар поставил стакан — он был изумлен.

— Брат? Я думал, что у вас пять сестер.

— У меня был брат, Данглар. Мы были почти как близнецы, как два пальца на одной руке. Я потерял его почти тридцать лет назад.

Данглар хранил уважительное молчание.

— Тем вечером он встречался с девушкой у водокачки. Это была не интрижка, а настоящая любовь с первого взгляда. Эта девушка, Лиза, хотела выйти за него замуж, как только они станут совершеннолетними. Что вызывало ужас у моей матери и ярость у семьи Лизы, которая и подумать не могла о том, что их младшая дочь свяжет жизнь с таким оборванцем, как Рафаэль. Отец Лизы был мэром.