Ум, секс, литература - Игорь Яркевич

Солженицын мне понравился больше, чем буддизм.

Солженицын - он, конечно, да, того, этого, что говорить, - большой писатель. И это плохо. Потому что рядом с большим писателем чувствуешь себя говном и хочется выть. Писатель не должен быть большой. Он должен быть говном и не хотелось выть. Чтобы рядом с ним было легко!

С Солженицыным мне было тяжело. Легче, конечно, чем с буддизмом, но все равно тяжело. Сейчас бы я, возможно, попытался связать между собой Солженицына и буддизм. И эта связь могла бы стать началом преодоления кризиса конца девяностых! Но тогда, в начале восьмидесятых, я этого сделать не мог. Молодой горячий духовный хуй ничего между собой связать не может. Он живет по закону "или - или". Или - день, или - ночь. Или водка, или коньяк. Или - мужчина, или - женщина. Или "Вишневый ад", или "Вишневый зад". Или Солженицын, или буддизм. Или - ум, или - секс.

С Солженицыным меня помирил секс. Солженицын, а тем более "Архипелаг ГУЛАГ" - концентрация борьбы с советской властью. А концентрация всегда возбуждает. Когда я читал Солженицына, то Лены рядом не было. Но она была. Ее рука словно гладила мой хуй; поэтому на Солженицыне я кончал раз за разом. Непрерывно. Солженицын - очень эротичный писатель. Один из самых эротичных писателей двадцатого века. В нем больше эротики, чем в Маркесе, и больше, чем в Набокове.

Солженицын меня расстроил. Мне уже поздно бороться с советской властью. Молодой отчаянный хуй в этой борьбе не нужен. Солженицын все сделает сам. А если он не сделает, тогда никто не сделает. Тогда борьба невозможна. Тогда бесполезны и я, и Лена, и слон в цирке, и "Сталкер", и "Вишневый ад".

Потом был Пастернак. "Доктор Живаго". Его тоже дала мне Лена. Лена хотела ввести куски из "Доктора Живаго" в "Вишневый ад", чтобы их там читал Федя. То есть я. "Доктор Живаго" должен был помирить меня с умом и сексом. Хороший роман. Пастернак получил за этот роман Нобелевскую премию. После этого романа у Пастернака были крупные неприятности с советской властью. Роман в России не издали. Когда его дала мне Лена, его по-прежнему все еще так и не издали. Его издадут только при Горбачеве. Американцы сняли по роману фильм. Хуевый фильм. Но американцы в принципе не могли снять хороший фильм по русскому роману. Американцы не понимают русских романов. Русские тоже не понимают русских романов и тоже не могут снять по русскому роману хороший фильм. Американцы не понимают потому, что они - американцы. Они ищут в русском романе, как в буддизме, ум и секс. Они ищут там самой высокой пробы ум и такой же пробы секс. А там этого нет! Нет, и все. Но в фильме "Доктор Живаго" музыка хорошая. Очень хорошая; искренняя такая, нежная. Американцы понимают - выебываться не надо. А русский роман выебывается. Американцы относятся с уважением к выебываниям в русском романе. Им кажется - за этими выебываниями что-то стоит. За этим стоит только обычное русское неумение жить искренней, спокойной, нежной, размеренной американской жизнью.

Пастернак заставляет вернуться в детство. Конец шестидесятых. Маленькая двухкомнатная квартира недалеко от метро "Маяковская". Мама и папа. И еще бабушка. Более-менее счастливое детство. Вдруг - еб твою мать - разбился Гагарин! разбился первый космонавт! И не на космическом корабле, что было бы вполне нормально, а при испытании, еб твою мать, самолета. Пахнет прощанием с большим стилем. Пахнет тараканами. Пахнет Чеховым. Пахнет семейной ссорой. Мир разделился на маму, папу и бабушку. Мама морила тараканов. Тараканы ушли. А вот Чехов остался. Чехов остался до сих пор. Против Чехова универсального средства нет. Он непобедим.

Вот что, Лена: у Пастернака неверная историческая перспектива. В русском романе, и в "Докторе Живаго" особенно, вечно происходит какая-нибудь хуйня - то война, то революция, то советская власть, то еще что-нибудь такое же гадкое. Там, Лена, постоянно чувствуешь себя у времени в жопе. Там мало ебутся. Там плохо думают. Там нет по-настоящему ебущихся и умных людей. Там все как-то не так. В русском романе не наблюдается энергетика счастья. В русском романе отсутствует объем жизни. Русский роман сложно вводить в Интернет.

И вот что еще, Лена. Ты будешь сердиться, но я все равно скажу. Пастернака надо снова запретить! "Доктора Живаго" нельзя давать в руки молодежи. Ни в коем случае нельзя! Чего хочет молодежь? Денег и ебаться. А этого нет в "Докторе Живаго". В "Докторе Живаго" все изначально противоречит деньгам и хую с пиздой. Молодежь, прочитав "Доктора Живаго", уже не захочет ни ебаться, ни денег.

А нам, Лена, надо думать о молодежи. Наше поколение уже полностью провалилось в середине девяностых. Пусть хотя бы молодежь будет жизнеспособной.

Ты зря мне дала "Доктора Живаго". Я его зря взял. Но теперь ничего не поделаешь. Лена, пожалуйста, не вставляй куски из "Доктора Живаго" в "Вишневый ад". Мы с Федей их не потянем.

Лена не давала мне больше запрещенной на тот политический момент литературы. Лена забрала Солженицына и Пастернака. "Буддизм" Лена взять забыла. Лена рекомендовала мне вернуться к классике.

Классика - она как детство. И как онанизм. И в детство, и в онанизм всегда надо возвращаться. И в детстве, и в онанизме можно найти ответы на вопросы, которые поставила жизнь после детства и после онанизма.

Классика! Классика - самый азартный тотализатор русской жизни. Классика - самый лучший антидепрессант для русской тоски. Классика - самый сильнодействующий наркотик для русского мозга. Классика - наиболее прочный презерватив для русского хуя.

Американцам этого не понять. Но и русским уже тоже этого не понять.

Надо читать классику. Маркеса, Пикуля, Пастернака и всю остальную постклассическую литературу - не надо. Бог с ней. Надо лизать первоисточник. Надо снова и снова надевать на себя ошейник классического текста.

Первым был Пушкин. Пушкин в русской литературе, как Гагарин в космосе! Он всегда первый. Второй, конечно, Лермонтов. Лермонтов - Титов русской классики! Лермонтов всегда после Пушкина второй. Хотя и Гоголь второй. Гоголь тоже достоин быть вторым. Но второй все-таки Лермонтов. Гоголь все-таки третий. Потом уже все остальные.

Пушкин! Светлое имя - Пушкин. Пушкин - темное имя. Пушкин - всегда разное имя. Не то что у остальных. У остальных оно всегда одинаковое.

Пушкин - самый лучший русский человек за все время существования России. Николай Первый, правда, считал Пушкина говном как человека и как писателя, но Николай Первый просто не знал тогда других русских писателей, которые действительно говно и как люди, и как писатели. Вот Пушкин и показался Николаю Первому говном. А если бы Николай Первый знал к этому времени других русских писателей, он бы относился к Пушкину иначе: значительно лучше.

Главное произведение Пушкина - роман "Евгений Онегин". Роман не в прозе, а роман в стихах. Это, Лена, охуительная разница. Чайковский написал по мотивам этого романа оперу с таким же названием. Когда, Лена, думаешь о Чайковском и вообще про оперу, то становится жалко Пушкина. А если жалко Пушкина, самого лучшего человека России за все время существования России, то всех остальных русских людей тем более жалко!

Лена, не надо было писать "Евгения Онегина" в стихах! Его надо было писать прозой. По прозе сложнее писать оперу, чем по стихам. Тогда, Лена, Чайковский вряд ли бы написал по этому роману оперу, и не было бы так жалко ни Пушкина, ни всех других.

Я, Лена, против Чайковского не имею ничего. В каждом из нас сидит свой Чайковский. Я Чайковского даже уважаю. За что конкретно - не помню, но уважаю. У Чайковского хорошие концерты для фортепьяно с оркестром. У Чайковского душевные романсы. Вокруг Чайковского сильная гомосексуальная мифология. Чайковского есть за что уважать! Но какого хуя он полез на "Евгения Онегина"? В мире столько хорошей поэзии. Тогда, при Чайковском, хорошей поэзии было даже больше, чем сейчас. Вполне можно было написать оперу по "Фаусту" Гете. По какой-нибудь поэме Байрона или там, скажем, Шелли. По "Королю Лиру" Шекспира тоже могла бы получиться отличная опера.

Главное произведение Лермонтова - "Герой нашего времени". Тоже роман. Но, слава Богу, в прозе. Сильный роман. О разных переплетениях жизни армейского офицера на Кавказе. Написано хорошо. Но кончается плохо. Все умирают. Офицер не хочет жениться на молодой красивой девушке из богатой семьи. Хотя вроде бы он ее любит. И она его тоже вроде бы любит. Но под венец они не пошли. Вот так всегда в русском романе! В русском романе все всегда через жопу! Что ебутся мало и даже совсем не ебутся - это ладно. Это нормально. Действие романа происходит в девятнадцатом веке, а в девятнадцатом веке люди вообще меньше ебались, чем в двадцатом. И людей в девятнадцатом веке было меньше. Но вот то, что никто ни на ком не женился и все умерли - это плохо. Совсем плохо. У Пастернака нет счастья. У Лермонтова его нет. Так нельзя. Без счастья жизнь совсем говно. Лена, ну их всех к ебене матери, не хочешь - не гладь, но хотя бы подержи немного меня за хуй!