Криминальный попаданец (СИ) - Круковер Владимир Исаевич

А кто это, кстати? Знакомая рожа… А, а, а… Это же сам Иуда. Собственной персоной. Сопровождает своего учителя. Ну-ка, ну-ка…

— Эй, Иуда!

— Чего надо? (Ма царих)

— Ты действительно продал своего наставника за тридцать серебренников?

— Что за чушь! Не за тридцать, а всего за четырнадцать драхм. Гроши. Хотя, за такого захудалого проповедника вполне достаточно. Ты представляешь, какие глупые вещи он излагал. Будто люди должны всегда любить друг друга и, даже, врага своего возлюбить.

— Действительно, чушь…

— А я что… Работа у меня такая, я же штатным осведомителем синода являюсь. И он, кстати, об этом знал. Вот дурак-то!

Действительно дурак…

Что ж, легенды редко соответствуют реальности. А Иуда ничего, симпатичный юноша. И одет хорошо: чисто и со вкусом. Надо думать, что должность осведомителей в эти века не считалась чем-то неприличным. Вон как держится с достоинством.

А зевак-то все меньше. Ясно дело, главное зрелище уже кончилось. Вот, когда они считали, будто от их голосов зависит, кого казнить — кого миловать, тогда толпа ликовала. А прибивание к кресту для них достаточно привычно.

Фу, ну и жара! К жаре привыкнуть невозможно. Как, впрочем, и к холоду. Это, кажется, Амундсен сказал? Про холод. Или Нансен? Не помню, а от холода загнусь..

Второе одеяло (верблюжье) у меня отобрали, так что выздоравливал на общих основаниях, под стандартным больничным. И к утру холод пробивал его насквозь! А сон — это вчерашний баптист навеял, долго бормотал про заповеди, про Иисуса, который за нас, грешных, на кресте мучился.

А я, признаться, ждал воинских воспоминаний — они помогли бы с датами. Одну дату уже вспомнил и она меня поразила. Она была после восьмого марта, потому что я недавно отправлял маме телеграмму с поздравлением, в 1069 году. Году, до которого еще девять лет. Ну, чуть меньше. И себя я видел в этом месте не в форме солдата, а в костюме и теплом плаще, четко зная, что отслужил, дембельнулся и теперь работаю в Хабаровске, репортером воинской газеты «Суворовский натиск».

.

Отчетливо склеилось в памяти, что отслужив я остался в Хабаровске. Вроде писал за время службы в эту газету, был военкором. И когда дембельнулся, отслужив три с лишним года, в военкоме предложили поработать в газете. Съездил домой, естественно, к маме, поступил на заочное отделение факультета журналистики Иркутского университета (дембелей в эти годы почти без экзаменов принимали, хоть и с одними тройками) и вернулся в Хабаровск. За время службы полюбил Дальний Восток. Общежитие дали, если женюсь — квартиру обещают.

И вот, мотаюсь по по краю, пишу, фотографирую. И, конечно, в горячую точку во время конфликта направили меня — недавнего воина.

Я потрогал шрам на лбу. Теперь я знал, что там под кожей серебряная пластина, закрывающая пробитый осколком нашей ракеты череп.

Самое интересное, что по большому счету остров Даманский, площадь которого составляет меньше одного квадратного километра, а во время паводков вообще полностью скрывается под водой, с хозяйственной точки зрения не был нужен ни одной из двух сторон. По закону он принадлежал СССР, но Китай всячески пытался оспорить его. В конечном итоге подогнали новейшие секретные системы залпового огня БМ-21 «Град», который залпами сожгли китайский 24-й пехотный полк численностью до 5000 человек. Частично и казарма ПВО пострадала а я там осколок в лоб получил.

Я потрогал шрам на лбу. Не было у меня там никакого шрама. И я вовсе не мог служить в те годы, так как в шестидесятом году мне было по всем анатомическим показателем лет двадцать пять.

Чья же память бушует в моем теле, активно проявляясь ночами и при опасности? В одном уверен — стихи мои, продукт моего сознания, в каком бы теле это сознание не находилось. Я просто органически чувствую родство этих строк:

Не верьте, Магдалина, во Христа,

Ему четыре шага до креста.

Я тоже был распят, но не совсем,

Не до конца, а только лишь на год,

А жизнь с тех пор пошла наоборот:

Я стал амебой — только пью и ем.

Лишь по ночам приходят мысли о любви,

Лишь по ночам нещадно давит стыд.

Пью анальгин, и совесть не болит,

И не пылают Храмы на крови.

Я не похож на вещего Христа,

До точки я дошел, не до креста.

Быть может не хватает Магдалины,

Чтоб опять взвалить на спину крест,

И никого похожего на окрест,

Лишь пьяница бренчит на мандолине.

Поверьте, Магдалина, во Христа,

Ему четыре шага до креста.

Но самокапание прервалось, как все время в этой больнице, визитом нянечки с противным голосом.

— Больной, вам на выписку. Эй, чего лежишь? Тебе сейчас на выписку, сестра-хозяйка ждет.

— И чего она меня ждет? Меня же голым доставили…

— Надо пижаму сдать и полотенце, а постельное белье я уж сама заберу.

Пошел сдавать. Оказалось, что со мной кое что было, не совсем голым подобрали. Записная книжка со мной была и брелок в виде ящерицы с аккуратным ключиком на нем. Пролистал книжку, нашел только одну запись:

«На свободу даже не стремлюсь,

Ну зачем стремится на свободу?

Я в тюрьме свободе научусь,

Что бы объяснить её народу».

Загадочные стихи, несомненно мои, но как бы сообщающие, что не просто я с местным хулиганом по фене ботал. Во, опять почти знакомые термины, которые одновременно мне чужды. Златая кудря похлабыстала к мюмзику. Глокая куздря бубланула бокрёнка. Любая абракадабра, подчиненная правилам русской речи отчасти понятна. Я, вроде, где-то и когда-то курсовую писал на тему особого языка «арго». говорение феней, фенечкой — от слова офеня, бродячий торговец, коробейник. По фене не говорят, а ботают. Ботало — язык колокола. Покойник, главный персонаж похорон — жмурик. Слово понятное, от глагола жмуриться. Играть на похоронах ради денег — лажать, от лаж "доход", из французского. Играть для себя, ради искусства — лабать, от литовского лабас "хороший". Свои люди музыканты — хорошие, значит — лабухи. А вот те, кто слушает музыку, делятся на чуваков и чувих, от польского чувач "не спать, слушать".

Польский язык хорошо представлен в русских арго. Например, чмо — оскорбительное обращение к человеку. Тьма будет по-польски чма, звательный падеж от нее — чмо. "Эй ты, темнота! " — действительно оскорбление. Блатные не знают, что в древности чма означало также десять тысяч. Может, не стоит так неуважительно пользоваться этим словом?

— Эй, заснул! Откуда ключ-то? Помнишь?

Это сестра-хозяйка поторапливает. А действительно, откуда такой ключик симпатичный. По размером больше похож на открывалку малюсенького домашнего сейфа. Но откуда у советского человека домашние сейфы, никогда о таком не слышал. Может мой разум из далекого будущего, из коммунистического далеко, где в каждой коммунистической семье есть домашний сейф? Но возникает вопрос — денег при коммунизме нет, что в этом сейфе прятать? А-А-А, скорей всего там прячут от детей не детские предметы. Например, презервативы. «Резиновое изделие номер… Размер № 2. Цена 2 коп.» Мол, «Резиновое изделие № 1» — это противогаз, «Резиновое изделие № 2» — презерватив, «Резиновое изделие № 3» — ластик, «Резиновое изделие № 4» — галоши.

— Опять спит! Может тебя не выписывать, а в психушку отправить, гражданин Непомнящих?

— Да иду я, иду. Развонялась! Куда торопишься-то, толстуха.

— Если я — толстуха, то ты скорей на глиста похож. Розового.

Действительно, кварцевая лампа вместо загара придала коже розовый оттенок. Но я ведь точно помнил, что богатые не только плачут, но и получают красивый загар в специальных соляриях.

— Ну ладно. Спасибо вам за все, пойду я. Вот в палате попрощаюсь, к врачу зайду за справками и пойду себе. В милиции обещали с общежитием похлопотать.

— Если не сложится — возвращайся. Уж найдем тебе, где поспать, да и накормим. Эх ты, беспамятный!