Город туманов - Хоуп Мирлис

Натаниэль вдруг успокоился. Поднес руку колбу, передернул плечами и смущенно усмехнувшись, произнес:

— Право не знаю, что на меня нашло. Разволновался из-за мальчика и, должно быть, сильно расстроился. Молю вас о прощении, Лер.

— В извинениях нет нужды… Ни один уважающий себя врач не станет обижаться на… больного. — И доктор метнул на господина Натаниэля какой-то странный взгляд.

Господин Натаниэль вновь нахмурился и с усилием пробормотал:

— Благодарю вас.

— А теперь, — продолжил доктор деловым тоном, — мне бы хотелось переговорить с вами с глазу на глаз об этом юном джентльмене. Разрешите?

— Ну, конечно же, конечно же, доктор Лер! — поспешно воскликнула Календула, заметившая, что муж колеблется. — Он восхищен вашим предложением, не сомневайтесь. Но вы наделены недюжинной отвагой, раз не боитесь такого чудовища. Нат, проводи доктора Лера в свою трубочную.

Первые слова доктора, когда они пришли в трубочную, обрадовали Натаниэля, страх рассеялся и Натаниэль даже забыл о своем позорном поведении.

— Успокойтесь, ваша честь! Я и на мгновение не могу поверить, будто ваш мальчик съел… не будем называть что.

— Что? Что? — радостно воскликнул Натаниэль. — Клянусь Золотыми Яблоками Заката! Значит, это была буря в стакане воды? Ах, негодник, как же он перепугал нас!

Конечно же, он знал, что это не могло быть правдой! Что факты не всегда упрямая вещь.

И этот несгибаемый оптимист проводил свои дни в ужасе перед неведомым. Впрочем, не исключено, что одно душевное состояние вытекает из другого.

Тут Натаниэль вспомнил сцену, разыгравшуюся накануне вечером между ним и Ранульфом, а также рассказанную сыном грустную историю, и на сердце у него снова стало тяжело.

— И все же… все же, — он осекся, — зачем было Ранульфу тогда рассказывать эту небылицу? С какой целью? Не может быть сомнений в том, что мальчик болен душой и телом, и все же клянусь Млечным Путем, не могу понять, зачем он выдумал, что Вилли Клок дал ему попробовать проклятую снедь? — Он умоляюще поглядел на Эндимиона Лера, словно хотел сказать: «Вот они, факты. Я ничего не скрываю от вас. Только будьте милосердны и придайте им не столь уродливую форму».

Именно этим и занялся Эндимион Лер.

— Откуда нам знать, что это была именно… «проклятая снедь»? — спросил он. — Свидетельством этого являются только слова Вилли Клока, а мы знаем цену словам этого джентльмена. Розыгрыши его известны всему Луду… Он готов сказать все что угодно, лишь бы напугать человека. Нет, нет, поверьте мне, он просто разыграл господина Ранульфа. У меня есть опыт в отношении истинной болезни… Как вам известно, практика моя велика, я пользую и тех, кто живет у причалов. Симптомов настоящей болезни у вашего сына нет. С таким же успехом можно сказать, что вы тоже вкусили плодов фейри.

Натаниэль загадочно улыбнулся и, потянувшись, промолвил:

— Благодарю вас, Лер, еще раз благодарю. Я едва с ума не сошел от страха. Вы были ко мне так добры, несмотря на мое постыдное поведение.

На мгновение господину Натаниэлю показалось, что он питает симпатию к этому странному, острому на язык выскочке.

— А теперь, — продолжил он уже с радостью, — чтобы я убедился в том, что все действительно прощено и забыто, не угоститься ли нам джином с тимьяном… Как вам известно, мой погреб славится им. — И он извлек из буфета два бокала и графин ароматного зеленого зелья, оставшийся здесь от вчерашней вечеринки.

Несколько минут они с наслаждением потягивали джин. И тогда Эндимион Лер, как бы обращаясь к себе самому, произнес:

— Да, быть может, в этом и есть решение. Зачем нам искать другое лекарство, когда есть тимьяновый джин, перегнанный нашими предками? Пусть тимьян — дикая травка. Но время не назовешь диким… Время, оно как джин, сливовый джин. Это весьма утешает.

Господин Натаниэль тихо хрюкнул. Он понял, о чем ведет речь Эндимион Лер, но виду не подал. Высказывания, связанные с философией и поэзией, смущали его. К счастью, в Луде редко заводили речь на подобные темы.

Посему, опустив бокал, он отрывистым тоном проговорил:

— А теперь, Лер, давайте приступим к делу. Вы сняли с моей души огромную тяжесть, но с мальчиком не все в порядке. Что же с ним происходит?

Со странной улыбкой Эндимион Лер в свою очередь спросил:

— А что происходит с вами, господин Натаниэль?

Мэр вздрогнул.

— Со мной? — холодным тоном переспросил он. — Я не обращался к вам за консультацией по поводу собственного здоровья. Давайте уж, если вам угодно, ограничимся здоровьем моего сына.

Однако эффект сих достойных слов оказался подпорченным бульканьем на манер индейского петуха и негромко брошенной фразой:

— Черт бы побрал этого типа вместе с его наглостью!

Эндимион Лер усмехнулся:

— Конечно, я могу ошибаться, — проговорил он, — однако иногда у меня возникает впечатление, что наш мэр, ваша честь, является достаточно сложной персоной, подверженной странным фантазиям. Знаете ли вы, как называют люди ваш дом? Насестом нашего мэра. Насестом мэра!

И он, запрокинув голову, расхохотался, в то время, как Натаниэль, лишившийся дара речи от ярости, готов был испепелить его взглядом.

— Вот что, ваша честь, — продолжил он уже серьезно, — если я проявил нескромность, простите меня, как я простил вас за сцену в гостиной. Видите ли, врач обязан видеть, каково состояние его пациента, и выписывать ему соответствующие лекарства. Для доктора все может стать симптомом, даже то, как человек зажигает трубку. Однажды я имел честь играть с вами в качестве партнера в карты, вы, наверно, уже забыли. Это произошло достаточно давно, в доме Мукомоллов. Мы проиграли. А почему? Потому что всякий раз, когда вам доставалась самая ценная карта в колоде — Лира Костей, — вы избавлялись от нее, словно она жгла вам пальцы. Подобные вещи заставляют врача задуматься, господин Натаниэль. Вы чего-то боитесь.

Господин Натаниэль покраснел. Он вспомнил, что одно время никак не хотел брать в руки Лиру Костей. Само название этой карты было в его представлении связано с Нотой. Он имел склонность объявлять запретными самые невинные вещи, но не думал, что кто-то может это заметить!

— А теперь поговорим о вашем сыне, — продолжал Эндимион Лер. — Поймите, человек может и на милю не подходить к плодам страны Фейри и тем не менее обладать всеми симптомами, характерными для регулярно потребляющей их персоны. Подождите! Подождите! Дослушайте меня до конца!

Дело в том, что господин Натаниэль, вскрикнув, вскочил с кресла.

— Я не хочу сказать, что у вас налицо все необходимые симптомы, это далеко не так. Однако, как вам известно, существуют и разные имитации многих телесных болезней, в точности следующие симптомам, и врачи часто принимают эти симптомы за истинные. Вы хотите, чтобы я ограничил свои рассуждения вашим сыном… ну, что ж, на мой взгляд, он страдает от ложного переедания плодов фейри.

Невзирая на раздражение, господин Натаниэль почувствовал облегчение. Подобное объяснение его собственного состояния лишало Натаниэля всякой тайны, каким-то образом делало рациональным, казалось столь же приемлемым, как лекарство. И посему он позволил доктору продолжать свое исследование без дальнейших препятствий, лишь иногда возражая какими-то нечленораздельными звуками.

— Мне пришлось самым тщательным образом изучить последствия употребления плодов фейри, — продолжал доктор. — Мы видим в них прежде всего болезнь. Однако на самом деле они скорее напоминают мелодию, мотив, который никак нельзя выбросить из головы.

И он стрельнул в сторону Натаниэля лукавыми, яркими, как у птицы, глазами.

— Да, — продолжил он задумчиво, — последствия употребления их, пожалуй, точнее всего можно описать как изменение внутреннего ритма, в котором мы живем. Случалось ли вам обращать внимание на трехлетнего или четырехлетнего малыша, которого отец ведет за руку по улице? Можно сказать, что каждый из них идет под совершенно разный мотив. В самом деле, хотя отец с сыном держатся за руки, они идут, словно по разным планетам, каждый видит и слышит совершенно другое. И если отец упорно продвигается к заранее намеченной цели, ребенок то и дело тянет его за руку, смеется без всякой причины, время от времени по-птичьи наклоняется к разным незаметным предметам. И тот, кто отведал плодов фейри (ваша честь простит меня, если я позволю себе называть вещи своими именами, ибо профессия требует от меня четких определений), итак, всякий, кто отведал плодов фейри, идет по жизни рядом с другими людьми, но под собственную мелодию… как упомянутый мною малыш и его отец. Однако можно родиться с собственной песней, что, как я предполагаю, и случилось с господином Ранульфом. Итак, если когда-либо он станет полезным гражданином, то не обязательно потеряет собственную мелодию, для этого ему будет достаточно научиться ходить в ногу с другими людьми. И он не научится этому здесь в настоящее время. Господин Натаниэль, вы не годитесь своему сыну в отцы.