Город туманов - Хоуп Мирлис

За решетчатым окошком на верхнем этаже появилась покрытая старая Хэмпи в ночном колпаке. Погрозив кулаком, она крикнула:

— Вот что, молодой Люк, если не усмотришь за моим мальчиком — схлопочешь!

Маленькую кавалькаду на мощеных улицах города то и дело провожали любопытными взглядами. Мисс Летиция Прим и мисс Рози Прим, симпатичные дочки главного городского часовых дел мастера, возвращавшиеся с рынка с покупками, дружно решили, что Ранульф очень мил верхом на коне.

— Впрочем, — добавила мисс Рози, — говорят, что он чуточку странный, и потом, скажу откровенно, жаль, что ему достались от отца имбирного цвета волосы.

— Во всяком случае, Рози, — возразила мисс Летиция, — во всяком случае, он не прячет их под черным париком, как это делает один из знакомых нам подмастерьев!

Засмеявшись, Рози дернула головкой.

Провожая их взглядом, многие женщины Луда благословляли Эндимиона Лера, выражая сожаление, что не он является мэром и Высоким сенешалем. Несколько грубых с виду мужланов глядели на Ранульфа хмурыми и злыми глазами. Однако мамаша Тиббс, полусумасшедшая прачка, которая, несмотря на свои сорок лет, танцевала куда изящнее, чем любая девица, и потому пользовалась огромной популярностью как партнерша в любой таверне города во время плясок, что играли огромную роль в жизни народных масс Луда туманного, — безумная, ничтожная и недостойная персона, наделенная тем не менее благородным и чистым лицом, эта самая мамаша Тиббс бросила ему букетик цветов и крикнула певучим, проникающим в душу голосом:

— Кукареку! Кукареку! Кукареку! А маленький господин едет в тот край, где все куры несут золотые яйца!

Однако никто не обратил на нее внимания.

Во время путешествия до Лебедяни не произошло ничего достойного упоминания, вокруг лежала прекрасная летняя земля. Буки карабкались вверх по крутым берегам, усыпанным бурой прошлогодней листвой; поляны были покрыты мятликом и щавелем; загорелые старые женщины звали своих коз; акации стояли в полном цвету, рассыпая белые лепестки. Время от времени эту красу пронзали земнородные кометы — то синий зимородок, то рыжая лиса.

А вдалеке там и сям неподвижно и в полном молчании жались к реке Пестрянке крытые красной черепицей деревни — наименее тщеславные из здешних красот, они никогда не засматривались на собственное отражение, а неусыпно разглядывали горизонт.

Были там увитые плющом, разрушенные замки. В полог этого плюща ныряли голубки, оставляя за собой аметистовый след. Круглые башни замков казались прочно вросшими в небо, так что и птица не могла бы пролететь сквозь соединяющий их с небосводом прозрачный мрамор.

А потом солнце садилось, и наши всадники могли видеть, как медленно меркнут краски вокруг. Неужели это дерево действительно осталось зеленым или же воспоминание о том, что оно было зеленым несколько секунд назад, еще не покинуло его?

А та нимфа, которую преследуют все путешественники, хотя никому еще не удавалось поймать ее, — белая столбовая дорога мерцала в сумраке, приглашая их продолжить путь.

Впрочем, все эти зрелища были знакомы каждому жителю Луда. Однако на третий день пути (ради Ранульфа длинных переходов не делали) пейзаж стал меняться, особенно деревья. Вместо акаций, буков и ив, хорошо знакомых живых созданий, вечно нашептывающих себе непонятные нам тайны, появились сосны, падубы и оливы. Поначалу они казались бездушными произведениями искусства, и Ранульф воскликнул:

— Ой посмотрите-ка на смешные деревья! Ну прямо как те старинные изваяния почивших предков на Грамматических полях!

Однако с тем же успехом их можно было уподобить персонажам написанной в давние времена трагедии. Если человеческий, да и сверхчеловеческий опыт и трагическое столкновение личностей можно выразить в пластической форме, почему бы не поверить в то, что эти корявые силуэты были согнуты ветром, создавшим духовное подобие какой-то старинной драмы.

Однако сосны и оливы не растут далеко от моря. Но ведь море лежало к востоку от Луда, и каждая миля удаляла путников от него.

Эти сосны и оливы процветали благодаря другому морю — невидимому отсюда морю страны Фейри, что лежит за Эльфовым переходом и горами.

На закате дня они добрались до деревни, Лебедяни-на-Пестрой — дюжины домишек, рассыпанных вокруг треугольного клочка необработанной общей земли, где росли оливы и чахлые плодовые деревья, и где находилась свалка. Вдалеке можно было видеть невысокие, заросшие соснами волны Спорных гор — превосходный и неизменный фон для быстро сменяющихся красок времени года. И в самом деле они придавали достоинство и значительность всему, что росло, располагалось и совершалось перед ними; и даже маленькие детишки, в синих рубашонках, игравшие среди мусора на деревенской площади, мимо которой проезжали путники, казались исполнявшими на фоне самой Судьбы некую великую роль, аналогичную той, которую выражали своими очертаниями сосны и оливы.

Миновав деревню, путники поехали по тележной колее, ответвлявшейся направо от столбовой дороги. Она уходила в долину, ее пологие склоны были покрыты виноградниками и пшеничными полями. Иногда тропа приводила их в рощи падубов, где из-под ободранных кусков коры проступали кроваво-красные пятна; повсюду росли невысокие, тонкие и крепкие кусты с ароматными цветами над которыми вились рои пчел.

С каждым мгновением горы как бы пододвигались все ближе, и сосны, которыми они были покрыты, начинали выделяться из зеленого ковра, образуя нечто вроде рельефа, похожего на толстый зеленый ковер водяного кресса на стоячих фиолетовых водах пруда. Наконец они добрались до фермы — отличного старого поместья, окруженного стайкой крытых красной черепицей амбаров; фасад здания с обеих сторон охраняли два великолепных геральдического вида платана с невероятно толстыми пестрыми стволами.

Гостей приветствовали дружным лаем собаки на шум поспешила наружу и сама вдова, которую сопровождала внучка, хорошенькая девушка лет семнадцати, по имени Хейзл.

Вдове Тарабар было не меньше шестидесяти лет, однако она оставалась на удивление красивой — высокой и статной, волосы переливались таким количеством оттенков красного и коричневого цветов, которым может похвастать разве что млеющая на солнце клумба желтофиоли.

Двое мужчин увели коней, а путников проводили в отведенные им комнаты.

Ранульфу отвели лучшую из них, как и подобало сыну Высокого сенешаля. Просторная и безупречно соразмерная, она была прекрасна, несмотря на обитую ситцем простую сельскую мебель и покрытый сухим тростником вместо ковра пол. В ней угадывались несомненные признаки прежнего великолепия, оставшиеся от тех времен, когда дом принадлежал не фермерам, а дворянам.

Потолок являлся превосходным образцом плоских эмалевых потолков, характерных для убранства интерьеров времен герцога Обри. Именно такой потолок был в спальне Календулы. И когда Ранульф расстраивал ее своим поведением, она, как поступали в подобных обстоятельствах все матушки из семейства Шантеклеров, разглядывала этот потолок, и краски и узоры его неразрывно сливались с ее нравственными мучениями.

Эндимиона Лера поместили в комнате рядом с Ранульфом, а Люку отвели уютную комнату на чердаке.

Долгая дорога, по словам Ранульфа, ничуть не утомила мальчика. Щеки его раскраснелись, глаза сияли, и когда вдова оставила их вдвоем с Люком, мальчик радостно запрыгал и воскликнул:

— Как мне нравится здесь, Люк!

В шесть часов вечера возле дома прозвенел колокол, по-видимому, созывавший работников на обед; и так как вдова предупредила их, что ужинают здесь на кухне, Ранульф и Люк, изрядно проголодавшись, поспешили вниз.

Огромная кухня тянулась вдоль всего дома; в прежние времена она служила пиршественной залой. Каменный потолок гармонировал с огромным, сложенным из камня камином, украшенным рельефными узорами из черепов, цветов и листьев, характерных для искусства Доримара. По обеим сторонам очага высились медные подставки для дров. Пол был вымощен мозаикой из коричневой, красной и голубовато-серой плитки.

Посреди помещения располагался длинный и узкий стол, уставленный оловянными тарелками и кружками, работники и служанки уже наполняли зал, сверкая свежими после мыла и мытья лицами, и теснились кучками у дальнего конца стола, ухмыляясь и робея в присутствии гостей. В соответствии с добрым йоменским обычаем они обедали вместе с господами.

Ужин был самым восхитительным — к огромному, пропахшему ароматным древесным дымком окороку подали маринованный первоцвет; еще было мясо, пирог с олениной и в честь почетных гостей — жирный жареный лебедь. В вино, изготовленное из собственного винограда, был добавлен мед и ароматная ежевика.

Вдова и Эндимион Лер вели между собой разговор. Он расспрашивал ее о том, много ли форелей выловили тем летом в Пестрянке и какого они были веса. Она сообщила ему, что недавно из реки вытащили лосося, потянувшего на целых десять фунтов.