Уж замуж невтерпеж - Надежда Тутова

— Ну что, девица? Чего молчим? — ухмыльнулся мужик в зеленом кафтане, давным-давно потерявшем свою первоначальную яркость.

Колоритная личность, видимо главарь: курчавая борода и усы скрывают половину лица, мохнатые кустистые брови прячут хитрый взгляд карих глаз, зубов комплект неполный, что демонстрирует широкая улыбка во весь рот, серая шапка непонятного образца надвинута до бровей, руки смахивают на два молотка… Описание можно долго продолжать, вот только слезы вновь набежали на глаза, все стало расплывчатым, и, всхлипнув, я неожиданно выдала:

— У вас хлеб есть?..

Такого от меня явно никто не ожидал. Разбойники как-то странно посмотрели на меня, стали шептаться, вскоре у большинства жутко скорежило лица — наверное, решили, что голодную меня убивать не интересно. Ах, нет — оказывается, им меня жалко стало. Все как-то сразу засуетились, забеспокоились, подхватили под руки и куда-то повели, приговаривая: "Бедное дитятко". Радоваться пока не буду: может они меня решили убить не на тропе, а в кустах…

Зря я о них так плохо думала, вернее, зря думала о них плохо в отношении моей скромной персоны: мужички притащили меня на свою стоянку (подозреваю, что временную), усадили к костру, укутали в чей-то плащ и заботливо вручили плошку, полную ароматно пахнущего мяса, и большой ломоть деревенского хлеба (И откуда он у них? Может, какого путника уже ограбили, или карта Фларимона лжет и поблизости есть деревни). Хотела было сбросить плащ — зачем он мне, лето, жара все-таки, но только сейчас сообразила, что это не плошка прыгает, а я, в смысле меня трясет, будто выскочила на лютый мороз, оторвавшись от натопленной печи. Так плохо мне еще никогда не было. Мужички это поняли и, непривыкшие к роли нянек, в меру своих сил и способностей пытались успокоить меня.

Я пыталась что-то говорить, порывалась встать, размахивала руками. Сердобольные дядечки сочувственно кивали головами, а один особо расторопный налил полный деревянный кубок чего-то горячего и пряного. Мне едва ли не силком влили жидкость в рот, приговаривая: "Ну, будет тебе, девонька! Эвон как…" Напиток обжег язык, прошелся по горлу и благодарно разлился в желудке. Почти сразу стало тепло… и легко…

Эх, хорошо, что у них вся посуда деревянная, а то у меня от золота соль на языке. Точнее так: если поблизости или вдалеке обнаруживается золото, у меня во рту, на кончике языка появляется соленый привкус, и чем больше и ближе золото, тем солонее. Из-за этого у нас дома посуда только глиняная (тарелки, чашки и блюдца из тонкой глины — фарфора, большие блюда да горшки из толстой), для питья стаканы из хрусталя, да ковшики деревянные, ложки с вилками тоже из дерева, хотя для многих это дикость ("Боже, как же этим можно наколоть мьясо?" — восклицала одна особо впечатлительная дама, на что папа показал способ заточки вилок и их остроту прямо на глазах сомневающихся — незабываемое зрелище!). Вообще-то есть и серебряные приборы, но они скорее для официальных приемов, когда приезжают родственники папа — все-таки мы аристократическая семья… Тогда, с ложкой Фларимона, не то чтобы не было проблем, просто ели же кашу с мясом практически без соли, что там того звени-горошка, привкус был не так заметен.

Ой… что-то мне хорошо… ик… и легко стало… Что ж такого в том кубке было? Не иначе как вино, хотя… Вообще-то я не пьянею: сколько не выпью, не берет (дома никогда не запрещали пить — маман всегда говорила: "Уж лучше вы дома напьетесь, чем где-то!", а папа добавлял: "Заодно и меру свою знать будете!"), но тут… Насколько я помню обычно, когда хочешь утопить печаль в вине, да и просто напиться, никогда ничего не получается! Почему же сейчас я нахожусь в состоянии нестояния?

Мне было так обидно и больно, что, несмотря на еду (я же без завтрака ушла), несмотря на тепло (чей-то плащ и хорошее место у костра), несмотря на «кудахтанье» надо мной со стороны разбойников (вот уж не ожидала!), слезы текли в два ручья, а в голове билась только одна мысль: "Ну, почему он так? За что?" Неужто забыл, что ручейник требовал плату? Он же тогда еще и доводы приводил, почему надо заплатить… Почему Фларимон вообще вспылил? Сора ведь с ничего началась. Эх, сплошной сумбур в голове и обида на сердце. Но вот эта самая обида и тот самый сумбур потянули меня за язык: неизвестно зачем стала рассказывать разбойникам свою горькую историю (не со всеми подробностями, естественно — еще чего!). И то как меня от тети украли, и как Фларимон отбил, как он мне нравится, а я ему нет, как он обидел меня, что жениться не собирается — с чего я приплела последнее не знаю, не помню, не понимаю… А мужички забеспокоились: понять мою сбивчивую речь и из-за рыданий было сложно, а тут еще язык заплетается от выпитого вина.

— Ее парень украл, чтоб жениться, а теперь не хочет? — потолкал локтем один разбойник в коричневой безрукавке другого в красном колпаке.

— Да не, тот парень ее от вора спас, — покачал головой "красный колпак".

— А вор так и не жанился? — поинтересовался мужик в синих штанах и кожаной жилетке.

— Дык живой ли он… — пожал плечами мужик в сером плаще (и не жарко ему по такой погоде?).

— А я те говорю, он за нее выкупа хотел! — громогласно заявил разбойник ну с очень синим носом.

— Нет, он жаниться хотел! А евойной тещи, то есть его тещи испужался и убег! — спорил с ним разбойник с очень красным носом.

— Да какая теща?! Она ж сиротка: тот парень отца-то и убил! — встрял в разговор разбойник с пышными усами.

— А жаниться он успел? — опять спросил мужик в синих штанах и кожаной жилетке.

— Хто?

— Ну, тот, которого украли!

— Да не, он же сам сбежал: его к пастырю тянули, а он убег, только его и видели!

— А девицу кто украл?

— Да он же и украл, когда убегал!

— Но жанился он на ней?..

— Зачем?

— Ну, хотел же…

— Так его ж тот, что у ручья, отвадил.

— Прям он так его и послушал!

— А тот, что у ручья, жанился? — не унимался мужик в синих штанах и кожаной безрукавке.

У-у… настырный… Гм, вообще-то я уже ничего не понимала в их разговорах, хотя они обсуждали мою историю, точнее мои недавние мытарства.

Постепенно под шум споров и разговоров разбойников, подействовавших на меня не хуже колыбельной, веки потяжелели, глаза стали слипаться, и я погрузилась в сон…

В редкие минуты глубокий сон перетекал в дрему, но до конца не таял. В такие мгновения я чувствовала, что меня куда-то несут, не на руках, правда, а на манер мешка перекинув через плечо. Сил или желания возмутиться не было: несут, да и ладно, не бросили же и не убили. Наверное, в голове еще гулял хмель, поэтому было так безразлично мое передвижение, а точнее переноска. Иногда мелькала мысль: скорее бы уже остановились и опустили меня на землю — трясло как-то, да и неудобно висеть вниз головой. Но, едва вынырнув из хмельного тумана, мысль тут же скрывалась в глубоких водах сна. Потом, все потом…