Мир был на пороге конца - Наина Куманяева

– Прощайте!.. – пролепетала я.

– До свидания! – ответил он.

И, надев котелок, он, тяжело волоча за собой свою хромую ногу, направился к дому.

Я осталась в залитом солнцем саду и, взяв свою корзину, обратилась снова к своим цветам. Я поняла, что все еще ничего не знаю о судьбе майора Дроботова, и размышляла над тем, не скомпрометировала ли я себя в глазах незнакомца и не таилось ли в его последних словах замаскированной угрозы. Этот таинственный калека внушал мне страх, и я решила вопреки его многозначительному «до свидания» постараться больше не встречаться с ним.

Я провела примерно еще полчаса в саду, пока до моего слуха не долетел шум отъезжавшего автомобиля. Я поняла, что хромой оставил наш дом. Однако, не будучи в этом уверена, я отнесла цветы на кухню и встретила там Фриду.

– Я как раз собиралась пойти вас искать, – объявила она. – Барин велел мне отыскать вас. Он в кабинете и хочет говорить с вами. Он сказал, чтобы вы пришли к нему немедленно.

Слова прислуги вызвали во мне неприятный осадок. Еще никогда судья Кауфманн не обращался ко мне таким образом. Что мог ему сказать этот человек?

– А гость уже уехал, Фрида? – спросила я.

Облегченно вздохнув, Фрида всплеснула руками.

– Слава Богу, что мы, наконец, избавились от него. Вы бы послушали, как он разговаривал с барином! Он кричал и шумел как турок! Я думала, дело дойдет до драки! И когда меня позвали, чтобы я его проводила, барин был бледен, как полотно. Он подал гостю его шляпу, словно перед ним стоял сам епископ! Жаль, что барыни не было при этом! Она бы осадила эту обезьяну…

Возмущение прислуги развеселило меня. И, направившись в кабинет, я также пожелала от всей души, чтобы госпожа Кауфманн уже была дома.

В этой бурной обстановке ее присутствие подействовало бы успокоительно.

Глава восьмая

Меня увольняют

Судья фон Кауфманн всегда напоминал собою пожилого херувима. Он был небольшого роста, расположен к полноте, и его розовое лицо всегда светилось довольством.

Но теперь он взволнованно шагал по кабинету и курил. Завидев меня, он поспешил пригласить меня войти в кабинет и запер за мной двери.

– Прошу вас, присядьте, фройляйн Наталия, – сказал он. – Мне необходимо вам сообщить кое-что.

И, став у печки, он сложил руки на животе. Он был очень смущен и в это мгновение напоминал сконфуженного амура.

– Я должен вам сообщить, моя дорогая, – начал он, – что я… что мы… – он тщетно пытался подыскать нужные слова, – что я и моя супруга принуждены внести некоторую перемену…

Лицо мое вытянулось. Этого я ожидала. В двадцать два года будущее вызывает не слишком много забот, но теперь, после того, как я свыклась и с этим городком и с семьей Кауфманн, мне менее всего хотелось какой-либо перемены.

Отвратительные воспоминания о маленьком купеческом городке, о моем прошлой работе, о борьбе за место в вечернем трамвае, который должен был увезти меня из центра в пригород, – все это сразу нахлынуло на меня.

– О, нет, – воскликнула я, – надеюсь у вас нет причин быть недовольным мною!

– Нет, нет, – поспешил он ответить, – мне очень жаль, но мне придется расстаться с вами. Моей жене придется искать себе другую секретаршу.

– Ваша супруга недовольна моей работой?

– Что вы! Она очень довольна! – поспешил он заверить меня. – У нее еще никогда не было такой толковой секретарши.

– Так почему же мне придется расстаться с вами?

Он не отвечал и продолжал разглядывать узор ковра.

– Ваша жена уже знает об этом?

Он не отводил глаз от ковра, но уши его зарделись.

– Я еще не говорил с ней об этом, – заметил он нерешительным тоном, – но ей придется согласиться с тем, что это совершенно необходимо.

Я поняла, что произошло. В то мгновение, когда я вошла в комнату, я поняла по поведению советника, что наш гость выступил против меня. Я всегда считала доктора Кауфманна очень справедливым человеком и была теперь изумлена его поведением. Отнюдь не лицемеря, а просто желая выяснить, как далеко зашли направленные против меня подозрения, я спросила:

– Я полагаю, что человек, который только что побывал у вас, успел возбудить в вас подозрения против меня. Я знаю это. Вы верите, что я имею какое-то отношение к бегству этого заключенного?

– Нет, – ответил судья, и его слова были настолько искренни, что я не могла в них усомниться. – Я верю вам, и это я заявил и тому господину. Я поставлен перед очень тяжелой задачей. Мы очень привязались к вам. С тех пор, как наша дочь поселилась в загранице, а сын больше не живет с нами, мы чувствуем себя очень одинокими. Вы снова внесли в наш дом молодость.

И он поспешил снять пенсне и, желая замаскировать свое смущение, стал яростно протирать стекла.

– Милая фройляйн Наталия, – сказал он, – я старше вас и мог бы быть вашим отцом. Поэтому я беру на себя смелость дать вам совет. Отнюдь не по своей вине вам было суждено соприкоснуться с одним очень неприятным обстоятельством… Нет ничего удивительного в том, что вы испытываете некоторое любопытство, – ведь это свойственно вашему полу. Поверьте мне, что если вы проявите неуемный интерес к происходящему, то для вас могут возникнуть большие неприятности. Тем самым вы лишь усилите возникшие против вас подозрения. Поэтому, дорогая моя, не спрашивайте ни о чем и без промедления возвращайтесь к себе на родину.

Фон Кауфманн любил ораторствовать, и произнесенная им тирада явно улучшила его настроение. Он направился к письменному столу и, взяв конверт, лежавший на нем, протянул мне его.

– Вот ваше жалованье за шесть месяцев, а также и деньги на дорогу. Последний поезд отходит в Берлин в 11 часов 12 минут и прибывает в 6.21 утра. Вы успеете позавтракать и затем переедете с Силезского вокзала на вокзал Фридрихштрассе и поспеете к дневному поезду. Если хотите, я вам порекомендую спокойный приличный отель…

– Но, доктор, – взволнованно перебила я его, – неужели вы хотите, чтобы я уже сегодня вечером уехала?

Доктору явно было не по себе:

– Поверьте мне, это будет самое лучшее, что вы можете сделать, – пробормотал он.

– Но ведь я и без того собиралась в пятницу поехать в Берлин, а сегодня еще лишь понедельник. Марвили не смогут раньше пятницы принять меня у себя, потому что у них гостят в настоящее время другие. В Россию я также не могу вернуться, потому что сестра моя первого числа приезжает в Берлин, чтобы провести вместе со мною свой отпуск в Шварцвальде. Ведь ничего не изменится оттого что я останусь у вас до четверга.

– Мне очень жаль, фройляйн Наталья, – заметил он, – но это совершенно невозможно.

Тогда мне стало ясно, что этот проклятый хромой потребовал моего немедленного увольнения. Меня не удивляло то, что он не доверял мне, взял меня под подозрение, но то, что советник подчинился полностью его требованиям, было мне неприятно.

Советник юстиции фон Кауфманн происходил из родовитой померанской семьи, всегда бывшей очень лояльной, но в то же время привыкшей очень ревностно отстаивать свои привилегии и права. Фон Кауфманн не шел ни на какие компромиссы и был верен голосу своей совести. Кто же мог быть этот таинственный хромой, располагавший такой силой и властью, что мог выгнать из армии несчастного Гагенбека, у которого были хорошие связи, и сумел подчинить своей воле независимого и честного судью. Если хромой и принадлежал к составу полиции, то он должен был быть там очень важным лицом, быть может, ее главой. Во всяком случае, в его лице я приобрела опасного врага.

– Вы на период отпуска по уговору с моей женой имеете право на билет первого класса до Шварцвальд. Разумеется, вы вправе распоряжаться собой, но если вы разрешите дать вам совет, то я скажу, что вам следует изменить ваши планы и немедленно возвратиться к себе на родину.

– И отказаться от поездки в Шварцвальд? – воскликнула я. – Но почему?

Кауфманн нервно потер руки и огляделся по сторонам:

– Я сказал ровно столько, сколько был вправе сказать, – мрачно ответил он. – И я добавлю лишь одно: если вы вздумаете остаться в Германии, то рискуете навлечь на себя неприятности, а быть может, и нечто худшее.

Он не назвал ни одного имени, но я поняла, что он хотел этим сказать. То было предупреждение, направленное мне этим таинственным хромцом, то было второе полученное мною предупреждение за последние сутки, и внезапно мною овладело чувство страха. Я почувствовала, что вокруг меня плетется какая-то сеть. И в этой сети мужчина с искалеченной ногой казался мне исполинским жадным пауком, продолжавшим терпеливо и непреклонно ткать свою паутину.

Под влиянием этого чувства я решила последовать совету доктора и возвратиться на родину. Приняв конверт, я сказала:

– Благодарю вас, но столько денег я не могу принять. Жалованье за шесть месяцев – это слишком много. Вы слишком добры ко мне.

На лице доктора выразилось явное облегчение. Он просиял и, приблизившись ко мне, положил мне на плечо руку.