Лиса. Личные хроники русской смуты - Наталья Уланова

— Настя! Настя!.. Что делаешь, да?.. Убивают, господи!.. Смотри, идиотка, не дай бог и ты так… — послышалось с балконов.

Тон реплик был всё больше спокойный. Подумаешь, в подоле! И что?.. С кем не случается?.. Вот если бы и в самом деле кого всерьёз убивали…

Вскоре чьи-то сильные руки оттащили запыхавшуюся мать в сторону. Кровь из рассечённой брови заливала левый глаз из последних сил державшейся девушки, но и переполненный слезами правый ничего не видел. Было очень больно, и кружилась голова. «Точно — беременная!» — подумала Галя и, почувствовав, что её больше не бьют, мешком повалилась на землю.

Мать угомонилась только к вечеру. Уже засыпая, она вполне мирно поинтересовалась:

— Так это от «лысика» нам подарочек будет?

Галя ей не ответила. Уткнулась в подушку и разрыдалась. «Ребёночка от лысика» ей не хотелось.

Следующим утром пришло письмо из Москвы. Совершенно внезапно пришло. Матери его вручили прямо во дворе. Почтальон сказал, что письмо важное и заставил расписаться аж в двух местах. Достав из кармана кофты очки, мать долго вчитывалась в написанное. Минут через пятнадцать двор снова огласился её криками.

— Не могу, ой не могу, — горько причитала она. — Опять эта Галька… Опять про неё! Из самой Москвы написали! Уже и в Москве про её блядские дела знают!

Это было уже интересно.

Во двор потянулись любопытные граждане. Письмо передавали из рук в руки. Зачитывали вслух и сочувственно цокали языками.

Мать сидела на ступеньках крыльца, закрыв руками голову, и раскачивалась из стороны в сторону.

— Гадина… Почему я её в люльке не истребила?.. Это ж надо, чтобы вот так на старости лет опозорить… Уже и в Москве про неё знают! «Абитуриентка» она! Ой не любят нас московские умники! Это ж уму непостижимо как они теперь блядей называют!

— Иди домой, мама! — послышалось сверху.

— Что?.. — опешила старая женщина. — Вы посмотрите на неё! Она ещё смеет показываться людям на глаза! Абитуриентка бесстыжая!!! Уже и в Москве про тебя знают!

— Вот и хорошо, что знают! — улыбнулась Галя. — Абитуриентка, мама — это будущая студентка! Меня в институт берут! Ура-а-а-а!

Мать, откинув голову назад, с подозрением уставилась на Галю. У неё даже рот приоткрылся.

— «Абитуриентка»… — иронично изрекла она и, сгорбившись, пошла со двора.

Выглядела она потерянно и жалко…

Галя смотрела вслед заходящей в подъезд матери с сочувствием и любовью, вдруг осознав, как здорово та постарела. Пережитая война, каждодневные заботы, жизнь в перенаселённой коммуналке — подорвали её здоровье, загасили былую красоту, отняли лучшие годы. Это у неё, у Галины — и её счастье, и вся жизнь впереди, а мама… Бедная мамочка, в её жизни счастья так и не случилось… Сегодня впервые последнее слово осталось за Галей. В первый она раз взяла верх над матерью, но это её почему-то не радовало…

Одно к другому. Закрывая окно на балконе, Галина успела заметить, как из Надькиной двери, осторожно оглядевшись по сторонам, вышел всё тот же начальник цеха. Галя сразу многое увидела в ином свете. Кровь прилила к её лицу, и она пообещала самой себе, что обязательно отомстит своей подруге. Скоро, за всё и сразу.

Случай представился через три дня. В этот раз Галя столкнулась с Магомедом, когда тот входил во двор. Они улыбнулись друг другу и поздоровались. Уходить со двора Галя сразу же раздумала. Выждав минут двадцать, чтобы «голубки» нацеловались как следует, она сильно толкнула Надькину дверь плечом. Крючок не выдержал натиска и поддался. Сделав смущённое лицо, Галя влетела в комнату и застыла в потрясении, застав любовников в самый интересный момент.

Совершенно растерявшийся Магомед сначала повалился на пол, а потом, вскочив, закрылся подушкой и принялся в спешке собирать одежду, стараясь повернуться так, чтобы Галя не видела его штуковину.

«Так вот от чего бывают дети!» — весело подумала Галя, вспомнив наконец состоявшуюся полуношную просветительскую беседу мамы, больше всего напомнившую ей возмущённый монолог обиженной в лучших чувствах монашки.

Ничем не напоминавшая монашку Надька, совершенно голая, спокойно прикрылась простыней и теперь сидела, молча и безучастно, прислонившись спиной к висевшему на стене ковру с печальными оленями.

— Так кто из нас «прости господи»?.. Я?.. — некоторое время Галя стояла, уперев руки в боки, а затем, ещё раз снисходительно оглядев неудачливых любовников, неторопливо вышла вон.

Дома она поняла, что буквально истекает кровью. Начались запоздавшие месячные.

«Нервы наверное», — подумала Галя, решив что до свадьбы ни с кем больше целоваться не будет. И с Надькой, этой «прости господи», не будет дружить тоже. Разве что та тоже станет студенткой и исправится.

В то, что она поступит в институт и будет учиться в Москве, Галя не сомневалась.

Она верила, что все её беды и несчастья остались позади.

Глава 3

Роддом

Стоявший на пороге родильного дома мужчина заметно нервничал. Опустив руку на плечо худосочного бледного мальчика и, подбадривая то ли его, то ли себя самого, он раз за разом обескуражено повторял:

— Ну, подумаешь, девочка… Это даже лучше, что девочка… Сестра теперь у тебя будет. А то всё один, да один. Так, неровен час, и эгоистом вырастешь. А оно нам надо?

— Эгоистом? Эгоистом не надо… — насупившись, обреченно согласился охваченный непонятной ему самому обидой и острым чувством ревности мальчик.

— То-то же, — нарочито бодро подытожил его отец, но, поколебавшись, коротко вздохнул и всё же признал: — Хотя мальчик, по нашей-то жизни, был бы всё же лучше… Однако что тут, брат, теперь поделать? Случилось, значит случилось. Не обратно же её…

— Ну, папа, не надо, — мальчик наклонился, подхватил стоявший рядом с ним тёмно-синий полиэтиленовый пакет, выскользнул из-под руки мужчины и отошёл от него на пару шагов. — Скорее бы уж мама вышла! С этой… с сестрой.

Вскоре толпившиеся во дворе и в вестибюле роддома главы семейств и многочисленные родственники рожениц заволновались, разом загомонили, словно что-то почувствовали. И действительно — за окрашенной белоснежной глянцевой эмалью боковой дверью раздался частый перестук женских каблучков, и вскоре дверь, щелкнув хромированной ручкой, рывком распахнулась. Целая процессия, состоящая из осторожно держащих перевязанные розовыми и голубыми лентами конверты акушерок и сияющих взволнованными улыбками «мамочек», выплыла на середину украшенного узором из разноцветной гранитной крошки пола.

Свою мать, в общей начавшейся суете, мальчик разглядел не сразу. На какое-то время он потерял и устремившегося к ней отца, но скоро высмотрел его широкие плечи и, огибая разбившихся на группки встречающих и недавних рожениц, устремился за ним вдогонку и нагнал как раз в тот момент, когда тот подошел к разрумянившейся и совершенно счастливой маме. Отец поначалу замялся, смущенно ткнулся губами в одну из её щёчек, а потом, словно опомнившись, неловко передал ей блестевший упаковочным глянцем букет бледно-розовых роз. Потом он потянулся к стоявшей рядом с его женой медсестре за перетянутым широкой розовой лентой белоснежным свертком, но, получив чувствительный тычок от бдительной супруги — опомнился. Он суетливо обернулся к явно не знающему как себя вести Лёшке, взял из его рук пакет, достал из него коробку шоколадного ассорти и смущенно ткнул ею в сторону акушерки. Та с привычной сноровкой перехватила предназначенный ей презент, передала мужчине конверт с девочкой и выжидательно замерла.

Получив второй тычок от начавшей раздражаться супруги, мужчина вспомнил и о другой части обязательного ритуала: он поспешно полез во внутренний карман пиджака, достал из тощего тёмно-коричневого портмоне заранее заготовленную новенькую хрустящую «трёху» [1] и передал её акушерке. Та дежурно улыбнулась, явно не вдумываясь в смысл, произнесла давно вызубренные слова поздравления и незамедлительно удалилась.

Расплатившись с медсестрой, счастливое семейство направилось к выходу.

Среди нескольких толкавшихся на улице вездесущих таксистов отец, по каким-то одному ему известным признакам, выбрал седоватого черноусого красавца. Тот, поняв, что пассажир готов к разговору, охотно двинулся навстречу:

— Куда едем, дорогой?

Услышав близкий, в двух кварталах от роддома адрес, таксист сразу же поскучнел и, пробормотав что-то о том, что в такой день надо не меньше часа кататься на такси, а вечером — непременно гулять в ресторане, всё же пошел открывать заднюю дверь стоявшей у обочины светло-салатной с черными шашечками на бортах «Волги». Отец замялся, ему явно стало неловко своего невольного прагматизма. Он взглянул в счастливые глаза своей супруги, затем на высокое темно-синее небо и, неожиданно для самого себя, рубанул: