Мужчина в полный рост (A Man in Full) - Вулф Том

Бешеные хлопки, возгласы: «Да, один из них!..»; «Что ни бросок — то в кольцо!..»; «Так их, брат, так их!».

Флит в очередной раз подался вперед, становясь ближе прихожанам:

— Вот почему я решил баллотироваться в мэры. Я хочу собрать команду… такую, которая нужна нашим людям. Как сказал преподобный Блейки, Атланту называют Черной Меккой. Ну а до тех пор, пока Атланта будет находиться в руках «братьев, разбавленных молоком»… которые только и знают, что ублажать «ванильный народец»… понимаете?.. «ванильный народец»…

Хохот: «У-у-у… ха-а-ха-ха-ха…»; «Во сказал, Шокко!..»; «Ту-ту-ту-ту-у-у!..».

— …Команды нам не видать. Пока что у нас одни канониры… а ведь мы можем сделать все лучше, гораздо лучше. — Флит выпрямился, голос его зазвучал громче. — И мы сделаем лучше! Братья и сестры, давайте же поклянемся друг другу, что мы объединимся! Плевать нам на эли-и-иту… какого бы цвета она ни была! Будем одной командой! Да вы сами гляньте. Уже финал, а мы проигрываем. Ну да ничего, наши души… они запылают огнем, еще как запылают… вот увидите…

«Точно!..»; «Сказал свое слово, Шокко!..»; «Гори, неопалимая купина!..»; «Хвала Господу!».

— …И никто не скажет нам: «Ребята, игра закончена!» Никто не остановит нас, потому что мы вместе! Ничто не остановит! Мы выиграем эту игру! Да, выиграем!

Флит выбросил руки вверх и стал до смешного похож на Плотника, изображенного на витраже позади. Прихожане принялись рукоплескать что есть силы, повскакав с мест. Через разрозненные вопли и крики послышалось, как скандируют: «МЫ С ТО-БОЙ! МЫ С ТО-БОЙ! МЫ С ТО-БОЙ! МЫ С ТО-БОЙ!»

Роджер Белый по малодушию своему тоже вскочил с места. И глянул назад, в самый конец прохода. «Ну а сейчас-то можно уйти?» Прихожане начали выходить в проход, но дальше не шли. Они всячески выказывали одобрение этому огромному, ладно скроенному, молодому парню за кафедрой. Роджер Белый так и застыл на месте, даже кровь с лица схлынула.

Наконец аплодисменты стихли, и преподобный Блейки, который к тому времени уже стоял рядом с Флитом, шагнул к кафедре.

— Братья и сестры, — обратился он к прихожанам, — братья и сестры… Я тут попросил брата Флита сделать еще кое-что. Видит Бог, он не хотел. Он считает, что здесь не место. Но раз уж речь зашла о единстве, я хочу показать ему это самое единство. — С этими словами преподобный наклонился и вытащил из-за кафедры четыре обычных металлических ведерка, составленных одно в другое. — Я хочу, чтобы брат Флит раздал их вам, а мы с двумя леди из хора поможем ему. Наполните ведерки кто чем сможет, чтобы поддержать кампанию брата Флита Спонсоров из числа крупных корпораций у него не ожидается — он ведь ничего не обещал этим… на севере Атланты. Если не наберете ведерко — не беда, никто вас не осудит, потому как брат Флит и сам пришел сюда вовсе не для сбора средств. Это все я, я заставил его!

Флит улыбнулся и, качая головой, потупился. Сама скромность, стыдливо ожидающая приваливших нежданно-негаданно щедрот.

«Вот черт! — выругался про себя Роджер. — Не могу же я уйти, пока не закончится этот идиотский сбор средств! Иначе все решат, что я не желаю вносить свою лепту в общее дело».

Вскоре до него уже отчетливо доносился звон монет, ударявшихся о днища ведерок.

«Черт! — снова ругнулся Роджер. — Сюда идет Флит!»

«Сколько же дать, сколько? Сколько дать, чтобы сорваться с крючка?» Роджер медленно вытащил из кармана брюк сложенные пополам и скрепленные золотистой скрепкой банкноты. Стараясь не привлекать ничьего внимания, он проверил наличность. «Невероятно! Две бумажки по сто долларов, одна по пятьдесят и еще один доллар. Может, доллар? Нет, долларом не обойтись, уж это точно». Огромный Флит вдруг оказался совсем рядом, ожидая, когда с дальнего конца ряда вернется ведерко. Когда оно дошло до Роджера Белого, у того снова как будто включилась вторая нервная система — рука сама вытянула банкноту в пятьдесят долларов и опустила в ведерко.

«Шокко» Флит наклонился, будто бы взять ведерко, улыбнулся Роджеру своей ослепительной улыбкой и тихо шепнул:

— Спасибо, брат. Если есть немного времени, я бы хотел перекинуться парой слов. Буду ждать за помостом.

Роджеру Белому ничего не оставалось, как кивнуть в знак согласия. Но едва только прихожане потянулись к выходу, он тут же пошел на попятную — в буквальном смысле слова бежал, спасая свою шкуру и газету с диктофоном.

На улице уже стемнело.

«Машина!»

К своему огромному изумлению, Роджер обнаружил «лексус» целым и невредимым. А плохих парней так нигде и не заметил.

ГЛАВА 17. Эпиктет приходит в тюрягу

Когда Шибздика увели, Пять-Ноль тут же приступил к переустройству «хаты». Хатой заключенные, особенно бывалые, называли свою камеру. То ли это была ирония, тоска по домашнему очагу, то ли просто тюремная тупость, Конрад не знал. Хотя, учитывая вид и обстановку этой вонючей коробки для ящериц, назвать ее неким подобием дома можно было, только окончательно отупев.

Пять-Ноль занял нижнюю койку Шибздика, а Конрад — верхнюю, прямо под проволочной сеткой. Пришел охранник, убрал матрас, на котором раньше спал Конрад, и унес два полиэтиленовых пакета с вещами Шибздика. Пять-Ноль вытряхнул на нижнюю койку содержимое собственного мешка и провел инвентаризацию. Перед Конрадом предстали: пластмассовая кружка; кусачки для ногтей; пакетик лапши быстрого приготовления; банка газировки «Доктор Пеппер»; несколько книг — «Доктор Сноу» Дональда Гойнза, потрепанная «Белая лошадь» некоего Аху Джангхуо и маленький альбом с набросками художника по имени Эрик Джиль; стопка конвертов с почтовыми штемпелями; фотография улыбающейся гавайской девушки в кафе у окна, за которым виднеются пальмы; зубная щетка; два тюбика зубной пасты; чистая бумага и конверты; три одноразовые ручки «Bic»; записная книжка от Армии Спасения; шампунь «Органик» для нормальных волос; пластиковый стаканчик из-под мороженого, набитый растворимым кофе, и еще один такой же стаканчик с тщательно закрашенным черной пастой донышком, которое Пять-Ноль зачем-то вдавил внутрь и обтянул сверху прозрачной оберткой от сандвича. Теперь у Конрада появилось спальное место, где можно было вытянуть ноги. Но еще больше его удивила другая перемена в хате — Пять-Ноль стал разговаривать с ним. Без конца.

О двух главных свойствах гавайца Конрад узнал очень быстро. Во-первых, говорить для Пять-Ноль было все равно что дышать — он отчаянно нуждался в собеседнике, в любом собеседнике. «Интересно, — подумал Конрад, — сколько бы этот парень протянул в одиночке? Полдня, не больше». Во-вторых, Пять-Ноль в совершенстве владел искусством, которое мистер Уайлдротски называл «политической гибкостью». Если потребуется, гаваец готов был каждый день, каждую минуту стирать устаревшие надписи с доски Истории и заключать союз с любым, кто был ему выгоден на сегодняшней линии фронта. Едва вынесли бесчувственное тело бедного Шибздика, как Пять-Ноль повернулся к Конраду и начал болтать с ним, будто они дружили с «малай лет», как гаваец выражался на своем ломаном языке, будто никто целые две недели не смотрел на новичка как на паразита, сосущего воздух из камеры.

Теперь Пять-Ноль вдруг принялся вываливать ему на голову всё, что «карась» должен знать о жизни в тюрьме. Что бы ни подтолкнуло сокамерника к этой лекции, Конрад был ему благодарен. «Привет, Конрад. Как делишки, приятель?» До смерти хотелось спросить Пять-Ноль, что делать теперь, после пробного шара Ротто в комнате для свиданий, но шестое чувство удерживало Конрада. Еще неизвестно, насколько можно доверять гавайцу; кроме того, Пять-Ноль и сам каким-то образом был связан с латиноамериканской группировкой «Нуэстра Фамилиа». А «Нуэстра Фамилиа» для молодого белого карася почти так же страшна, как шайка Ротто.

Скоро должна была подъехать тележка с обедом, и в блоке было довольно тихо, хотя охранник пустил по радио что-то еще более несносное для братков-оки, чем саксофон Гровера Вашингтона. Хор белых пел под энергичный аккомпанемент тромбонов и кларнетов какую-то очень старую песню — похоже, «Чаттанугу чу-чу». Но сегодня заключенные лишь коротко бросали в сторону проволочного потолка: «Блядь, какого хрена там распевают? Серые недоделанные хренососы, сюда бы их, бля, вниз». Однако по этому поводу арестанты возмущались довольно вяло. Гораздо больше их волновал табачный кризис. Недавно все заполнили специальные бланки, где перечислили нужные им вещи и продукты, и сегодня охранник развозил по камерам прибывшие заказы. После раздачи заключенные обнаружили, что их лишили табака «Бьюглер» для самокруток. Один за другим, словно кто-то вел пальцем по клавишам, они кричали в проволочный потолок: «Блядь! Чё, „Бьюглера“ нету?» Охранники отвечали сверху:

— Похоже, да, вы в усрачке.