Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил - Брайан Стивенсон

В эпоху террора люди с небелым цветом кожи могли допустить сотни разных социальных проступков или случайно оскорбить кого-то, и это могло стоить им жизни. Расовый террор и постоянные угрозы, создаваемые подкрепленной насилием расовой иерархией, глубоко травмировали афроамериканцев. Варясь в этой психологической реальности, люди впитывали и создавали всевозможные искажения и трудности, которые и сегодня проявляют себя самыми разными способами.

Третий институт — «законы Джима Кроу». Это легализованная расовая сегрегация и подавление основных прав, которые определяли эру американского апартеида. Это период исторически менее отдаленный, признаваемый нашим национальным сознанием, но и его по-прежнему не очень хорошо понимают. Мне кажется, мы скоры на радость в связи с достижениями движения за гражданские права, но не торопимся признавать вред, нанесенный в эту эпоху. Мы не готовы решиться и начать процесс признания истины и примирения, в котором людям будет позволено вслух говорить о трудностях, созданных расовой сегрегацией, расовой субординацией и маргинализацией. Я родился в то время, когда клеймо расовой иерархии и «законы Джима Кроу» имели реальные последствия. Это были правила поведения и определенные реакции на ряд возмутительных несправедливостей, которых обязаны были придерживаться мои старшие родственники. В связи с этим я много думал о том, как накапливаются в душе ежедневные унижения и оскорбления.

Разумеется, случаются и невинные ошибки, но накопленные оскорбления и возмутительные факты, вызванные расовыми предрассудками, деструктивны настолько, что это трудно измерить.

Наследие расовой дискриминации со стороны правоохранительных органов влечет за собой многие из тех же осложнений. Работа над делами несовершеннолетних в разных штатах страны означала, что я часто оказывался в судах и общинах, где никогда не бывал раньше. Однажды я готовился к слушанию в суде первой инстанции на Среднем Западе и сидел за столом защиты в пустом зале; слушание еще не началось. Я был одет в темный костюм, белую рубашку и галстук. Распахнулась дверь в задней части зала, и вошли судья и прокурор; они над чем-то смеялись.

Когда судья увидел, что я сижу за столом защиты, он резко бросил мне:

— Эй, тебе не следует быть здесь без защитника. Выйти вон и жди в коридоре, пока не придет твой адвокат.

Я поднялся с места, широко улыбнулся и сказал:

— О, прошу прощения, ваша честь, мы с вами не знакомы! Мое имя — Брайан Стивенсон, я адвокат по делу, по которому назначено слушание сегодня утром.

Судья рассмеялся над своей ошибкой, прокурор ему вторил. Я заставил себя тоже посмеяться, ведь я не хотел, чтобы моему юному клиенту, белому ребенку, которому предъявили обвинение как взрослому, каким-то образом навредил конфликт, возникший между мной и судьей перед самым слушанием. Но этот эпизод привел меня в уныние. Разумеется, случаются и невинные ошибки, но накопленные оскорбления и возмутительные факты, вызванные расовыми предрассудками, деструктивны настолько, что это трудно измерить. Когда тебя постоянно подозревают, обвиняют, наблюдают за тобой, сомневаются в тебе, не доверяют, заранее считают виновным и даже боятся, это — бремя цветных людей. Его невозможно понять, на него нельзя посмотреть ясным взглядом без серьезного и глубокого обсуждения всей истории расовой несправедливости.

Четвертый институт — массовое тюремное заключение. Посещение любой тюрьмы вызывает глубокое недоумение, если разбираешься в расовой демографии Америки. Крайнее доминирование людей небелого цвета кожи, диспропорциональное вынесение приговоров расовым меньшинствам, целенаправленное преследование за преступления, связанные с наркотиками, в малообеспеченных сообществах, криминализация новых иммигрантов и людей без документов, побочные последствия лишения избирательного права и «входные барьеры» — все это можно полностью понять, только глядя сквозь призму нашей расовой истории.

Так приятно было наконец заняться некоторыми из этих проблем в нашем новом проекте и четким языком говорить о трудностях, созданных расовой историей и структурной бедностью! Разработанные нами материалы собирали позитивные отзывы, и я надеялся, что мы, возможно, сумеем организовать противодействие замалчиванию этой трудной истории расовой несправедливости.

А еще меня воодушевляли наши новые сотрудники. Теперь к нам стремились молодые, одаренные, обладающие выдающимися навыками юристы со всех концов страны. Мы начали программу для выпускников колледжей, которые работали в EJI в качестве стажеров (*Justice s). Наличие большего штата сотрудников, состоявшего из очень талантливых людей, давало нам возможность отвечать новым непростым требованиям, предъявляемым уже намного более обширным списком наших дел.

Больший штат, громкие дела, обширный «портфель» дел порой означали и бо́льшие проблемы. Постановления Верховного суда по несовершеннолетним, хоть и не могли не радовать, создавали для нас всевозможные новые трудности. Теперь сотни людей получили право претендовать на новые приговоры, и большинство из них отбывали срок там, где они не были обеспечены адвокатской помощью. В таких штатах, как Луизиана, Алабама, Миссисипи и Арканзас, жили в тюрьмах сотни заключенных, к чьим делам эти недавние решения имели прямое отношение, но не было доступных адвокатов, способных помочь им, приговоренным к пожизненному заключению, когда они были несовершеннолетними. В итоге мы взяли почти сто новых дел после решения Верховного суда о запрете применять пожизненное заключение без права на условно-досрочное освобождение к детям, осужденным за преступления, не связанные с убийствами. А затем еще сотню — после решения, запрещающего обязательное пожизненное без права на освобождение для несовершеннолетних. В нашем «несовершеннолетнем портфеле» уже были десятки дел, и мы вскоре оказались перегружены.

Полный запрет на пожизненное заключение для детей, осужденных за преступления, не связанные с убийством, по идее, должен быть самым простым для внедрения решением. Но выполнить это постановление Верховного суда на поверку оказалось намного труднее, чем я надеялся. Я проводил все больше и больше времени в Луизиане, Флориде и Вирджинии — штатах, в которых в общей сложности было почти 90 процентов таких дел. Суды первой инстанции часто намного хуже разбирались в различиях между детьми и взрослыми, чем мы думали, и нам нередко приходилось заново доказывать в суде несправедливость обращения с несовершеннолетними как со взрослыми, которую уже признал Верховный суд.

В некоторых случаях наши клиенты провели в тюрьмах не одно десятилетие, а систем поддержки, которые могли бы им помочь снова влиться в общество, было очень мало — если они существовали вообще.

Некоторые судьи так и норовили вынести приговор, максимально близкий к предполагаемой продолжительности жизни или сроку естественной смерти, вместо того чтобы создать возможности освобождения для детей-правонарушителей. Судья, заново слушавший дело Антонио Нуньеса в округе Оранж, Калифорния, заменил прежний приговор к пожизненному заключению 175 годами лишения свободы. Мне пришлось снова обращаться в апелляционный суд{153} в Калифорнии и добиваться замены этого приговора каким-то другим, разумным.