Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Машин еще нет, сидим в вагоне. Кое-как раздобыли дров, затопили печку, стало немного теплее. Наконец это сидение надоело и стали понемногу выходить на улицу. Нормальных станционных построек нет, вдали виднеются какие-то деревянные строения. Я вышел, узнал, что машины скоро будут. По дороге вдоль поезда валяются трупы умерших во время поездки. Было их около полутора десятков.
Мне сказали, что придется еще подождать. Так я и ждал, голодный, никем не кормленный, как и все (несмотря на то что в Л-де нам обещали трехразовое кормление в пути, для чего и выдали надлежащие талоны). Часов в 5 пошел, разыскал начальника пункта, он отделывался ничего не значащими фразами, и я чувствовал, что вряд ли скоро поеду дальше. А машины приходят и уходят, он кого-то сажает в них по своему выбору, а не по списку, очереди или в каком-то ином порядке. Один гражданин хотел без его ведома сесть в машину. Начальник пункта подоспел и стал его вытаскивать. Тот спорил, наконец развернулся и засветил начальнику в физиономию. Тот свалился, вскочил, в свою очередь, звезданул пассажира, свалились оба и давай тузить друг друга. Наконец подоспели какие-то военные и пассажира поволокли в комендатуру. Чем кончилось – не знаю. Но сам эпизод достаточно характеризует и начальника, и порядки, и приемы администрирования.
Я вновь подошел к побитому начальнику, сказал, что больной, что еду к сыну – военному, орденоносцу. И заявил, что так или иначе, но я уеду. Он что-то невнятное промямлил, я понял, что толку от него не добьешься, и пошел в «клуб», где хоть потеплее. Большая комната, вдоль стен нары, на которых кто-то пристроился в ожидании посадки. В одном месте лежит неубранный труп. Но к этому уже присмотрелись достаточно.
Спустя час говорят, что собирается машина для больных. Вышел, встал в очередь так, что сесть были все шансы. Подходит закрытая машина, с ней все тот же начальник с какой-то своей группой пассажиров, которых под невообразимую ругань больных, стоящих в очереди, и усаживает первыми. Значит, и мой шанс уехать вылетает в трубу. В открытом грузовике я, разумеется, решил не ехать, хотя бы пришлось ночевать в этом «клубе», все равно не доеду. В это время прямо ко мне подходит какой-то человек и заявляет, что может меня отправить. Я понял, в чем дело, и решил дать взятку. Спрашивает: табак есть? Я сразу заявил, что за посадку в первую же машину дам 100 г (пачку) табака 1-го сорта. Он тут же подхватил мои вещи, позвал меня в клуб. Пошли, он усадил меня около столба, сказал, чтобы я с этого места никуда не уходил, примерно через полчаса он за мной придет. Минут через 40 приходит сам начальник, осматривается, замечает меня на условленном месте, подходит и говорит, чтобы я выходил к машине. Было уже около 9 часов вечера. Я сейчас же вышел с вещами, упал, конечно, что случалось уже неоднократно за этот день. Подходит машина, кто-то другой по указанию начальника берет мои вещи и говорит: «Давайте пачку табака». Отвечаю, что отдам, когда я и мои вещи будут в машине. Через минуту сам начальник открыл мне дверцы, человек внес вещи, я наконец уселся, передал носильщику пачку табака. Тогда я только понял, что все предшествовавшие машины тоже уезжали только с теми, кто в том или ином виде давал взятку. Моя плата была очень высока, так как пачка махорки (даже не табака) и не в 100, а в 50 г стоила 100 р. и выше, как я узнал впоследствии. И такой человек, ведающий таким большим, ответственным, связанным с жизнью людей делом, морит сутками больных, стариков, женщин, детей только потому, что им нечем дать взятку. Думаю, что из тех трупов, которые я видел на станции, большая часть лежит на совести этого преступного начальника.
В 9 часов вечера в закрытой машине с двумя разбитыми стеклами мы выехали из этого жуткого пересыльного пункта, целый день просидевши на утренней похлебке и 400 г хлеба. Это был более тяжелый участок пути, чем только что пройденный в поезде. Та же система взяточничества (но более мелочного) и в автобусе. Шофер все время просил папирос, которые ему и давали. Иначе и машина шла медленно, и что-то случалось все время, но вовремя поданная очередная папироса устраняла все препятствия. Отъехав около двух километров, мы попали в грандиозную пробку из грузовых машин, перевозящих продукты со станции Жихор, куда мы ехали, до ст. Новая Ладога Финляндской железной дороги, а оттуда – в Л-д. Машин, вероятно, многие сотни циркулируют на этой перевозке. Мороз жуткий, да еще и ветер. Я начал замерзать, развернул связку, вытащил из нее ватное одеяло, свернул пополам, накрылся с головой до пояса, своим дыханием согревая воздух в этом импровизированном шалаше.
Пробивались мы через эту пробку часа три, наконец пробились, выбрались на свободную дорогу и поехали. Мерзли все, я в том числе, и довольно сильно, хотя терпеть можно было. Да и что значит «нельзя терпеть», ехать-то надо, и от невзгод пути деваться некуда. Еще ехать часа 3–4, особенно холодно было, когда ехали по льду Ладожского озера. Простор, ветер дует вовсю, и холод был очень сильный. Лучше стало, когда кончился лед, мы въехали на берег и дальше ехали лесом. Тогда стало потише, холод уже не так донимал. Ночная поездка вызвана опасностью налетов немецких самолетов на транспорты машин с продовольствием, что неоднократно и бывало. Было так, что, когда летом ходили баржи, много их было потоплено бомбами и с продовольствием, и с людьми, которые эвакуировались из Л-да. Так что на дне озера много грузов и тысячи трупов несчастных эвакуируемых. Был случай, когда одно учреждение вышло на нескольких баржах, которые немцы разбомбили. Погибли почти все, кто был на борту, около 800 человек.
Наконец, измученные до отчаяния, продрогшие до костей и к тому же голодные, мы приехали на станцию Жихор к дому для эвакуируемых в надежде погреться, выпить горячего чая и хоть немного передохнуть. Было уже около 5
