Адмирал Корнилов - Светлана Кузьмина

Одетый в блестящую генерал-адъютантскую форму, в окружении многочисленной свиты, Корнилов осматривал войска. Все взгляды были прикованы к высокой худой его фигуре. Настала полная тишина, и тогда раздался его голос:

— Товарищи! Царь надеется, что мы отстоим Севастополь. Отступать нам некуда — позади нас море, впереди неприятель. Будем драться до последнего! Помните же: не верьте отступлению! Пусть музыканты забудут, как играть ретираду, и тот изменник, кто протрубит ретираду. Заколите такого изменника. И если я сам прикажу отступить — заколите и меня!

«Порывом восторга отвечали войска на речь начальника, и стоило взглянуть на эти лица, чтобы убедиться, что меж ними не было малодушных», — говорит очевидец.

…Жандр вспоминал:

«Повторяя эти достопамятные слова каждому батальону, Владимир Алексеевич разнообразил их, применяя к характеру людей: армейским батальонам он толковал: «Ваше дело сначала строчить неприятеля из ружей, а если ему вздумается забраться на батареи, так принимайте его по-русски; тут уж знакомое дело — штыковая работа». Батальону капитана 2-го ранга Винка, состоявшему преимущественно из матросов 38–го и 41-го экипажей, сказал, что давно знает их за молодцев, а с молодцами и говорить много нечего. Вообще он говорил с матросами менее, надеясь более на их стойкость. «Умрём за родное место!» — отвечали моряки на слова адмирала.

Речь его была проста, доступна пониманию солдата и затрагивала такие душевные струны, которые всегда будут дороги русскому человеку.

— Московцы! — сказал он однажды, обращаясь к нижним чинам Московского полка. — Вы находитесь здесь на рубеже России, вы защищаете дорогой уголок русского царства. На вас смотрит царь и вся Россия. Если только вы не исполните своего долга, то и Москва не примет вас как московцев.

Понятно, как должны были принять такие слова русские воины перед лицом неприятеля. Одушевление войск и желание, постояв за себя, отмстить врагу, сделалось всеобщим. Уверенность в своей силе солдат и радостные крики их на приветственные слова Корнилова закончили этот величественный день в жизни севастопольского гарнизона. В это время о князе Меншикове никто не вспоминал, имя его произносилось с неудовольствием и все симпатии стремились к Корнилову, на которого смотрели, как Богом вдохновенного человека, и действительно, в эти славные дни своей жизни Корнилов сделался неизмеримо выше обыкновенного».

…Вот об этой речи вспоминали с умилением арестанты, о ней высоким слогом отозвался очевидец этой мизансцены; об этой речи писали и пишут все иностранные историки в своих трудах о Крымской войне; этой речью восторгались воспитанницы Смольного института в своих дневниках; эту речь до конца своих дней помнили те, кто слышал её сам; эта речь, дошедшая в пересказах, воспламенила и околдовала молодого офицера Льва Толстого.

Сам вице-адмирал в письме жене от 15 сентября ни словом о ней не упомянул.

Первым делом, как уже говорилось выше, Корнилов усилил войска гарнизона за счёт перевода на берег корабельных команд. По его приказу вначале было сформировано 17 морских батальонов общей численностью 12 тысяч человек; затем их число было увеличено до 22. Первые батальоны формировались из моряков различных кораблей по мере перехода их на берег, но в дальнейшем, по указанию Корнилова, они были переформированы на основе сохранения единства корабельных экипажей. Это его решение заложило одну из главнейших, если не главную, основу будущей обороны и явило подлинный, прозорливый, зрелый талант Корнилова как стратега и, можно сказать, полководца.

Участники обороны высоко оценили это решение: «Адмиралы — начальники дистанций — имели под командой свои же экипажи и, поручив командование бастионами и батареями капитанам и экипажным командирам со своими же людьми, ввели и на суше те же порядки, которых привыкли придерживаться на море. Это имело ещё одно большое нравственное значение в том отношении, что командиры приняли на полную свою ответственность состояние порученных им укреплений и с привычной инициативой заботились и принимали меры, как для фортификационного усиления пункта, так и для снабжения его артиллерийским вооружением со всеми необходимыми запасами, равно как и для полного снабжения и благоустройства гарнизона. Тут не было места той разъединённости, какая часто случается от недружных действий инженерного, артиллерийского и интендантского ведомств. Всё было объединено в единых руках, сознававших полную свою ответственность по всем частям и привыкших в море, где никогда нельзя рассчитывать получить своевременного указания, к полной инициативе во всех своих распоряжениях. Этим-то отличным решением нелёгкой в виду неприятеля задачи, исполненным Корниловым, и создали моряки при осаде Севастополя ту нравственную силу, которая держалась во все 11 месяцев обороны и была главным залогом её неслыханного успеха».

…Один офицер напишет, уже после войны, о Севастополе накануне первой бомбардировки: «И вот внезапно предстал врагам на суше, будто по манию волшебного жезла окаменелый флот. Бортами повёрнутые к врагу, неподвижно стоят стопушечные земляные корабли, люки открыты, фитили горят, всё готово… Идите, дорогие гости!..»

«Матросы особенно одушевлены и с жаждою помышляют о битве за родину», — читаем в письме Владимира Алексеевича жене от 18 сентября.

…Офицер Черноморского флота, участник обороны размышлял в своих позднейших записках: «…Мы имеем у себя таких матросов, на которых можем положиться… Теперь мы видим, что если матрос поступит к орудию, то уж не отступает, пока его не сразит неприятельское ядро. Трудно только довести дух в матросах до этой степени; а поддерживать его, имея такую хорошую закваску, уже не трудно. Тем-то и дороги для нас Лазарев и Корнилов, которые собственными своими трудами вселили в нас не только рвение к службе, но и чувство собственного достоинства и непобедимости…»

Вот хроника тех дней, как она изложена А. Жандром: «Утром 14 сентября два неприятельских корабля, несколько пароходов и купеческих судов, следуя от Качи, обогнули Херсонесский маяк и направились, по-видимому, в Балаклаву. Около полдня в стороне этого городка слышались пушечные выстрелы: то полковник Манто, командир Греческого Балаклавского батальона, сопротивлялся лорду Раглану. Скоро горсть балаклавцев была взята англичанами, которые ввели в Балаклавскую бухту свои суда с разными припасами для союзной армии. В продолжение дня несколько французских пароходов осматривали Камышовую и Казачью бухты, а два из них пробрались и в Стрелецкую. Наши батальоны размещались на назначенных им позициях…