Адмирал Корнилов - Светлана Кузьмина

Наконец союзное командование приняло решение: приступить к установке осадных батарей, затем — подавить русские орудия, разрушить укрепления и с малыми потерями занять город.

«Разделив свою армию на две части — осадный и обсервационный корпуса, они с 19 сентября начали занимать позиции. Французские дивизии осадного корпуса стали лагерем перед 4, 5, 6 и 7-м бастионами на расстоянии трёх вёрст от города. От Сарандинакской балки до Чёрной речки расположились английские войска, они также входили в состав осадного корпуса. Над обрывами Сапун-горы, фронтом к Балаклаве и Федюхиным высотам, обосновались французские дивизии обсервационного корпуса под командованием генерала Боске. Его задача заключалась в охране осадного корпуса от нападения русских войск со стороны Балаклавской долины и Чёрной речки. В случае необходимости обсервационный корпус должен был оказать помощь английской армии. Турецкая дивизия, расположенная на правом фланге обсервационного корпуса, находилась в резерве.

Закончив обустройство лагерей, союзники с 27 сентября приступили к установке осадных батарей. Французы заложили траншеи на Рудольфовой высоте в 450 саженях [171] от 5-го бастиона, а англичане — на Зелёной горе в 1200 саженях от 3-го бастиона и 1050 саженях от Малахова кургана. Такое значительное удаление осадной артиллерии от русских позиций на Корабельной стороне свидетельствовало о её большой мощи.

29 сентября французы приступили к устройству ещё пяти батарей, а англичане начали рыть траншеи на Зелёной горе в 600–700 саженях [172] от 3-го и 4-го бастионов» [173].

В «журнале» от 21 сентября Владимир Алексеевич провидчески записал: «Я не ожидаю от неприятеля решительного наступления, а думаю, что он ограничится бомбардированием».

О распоряжениях вице-адмирала в последние перед бомбардировкой дни читаем у А.Жандра:

«В ночь с 22 на 23 сентября два раза произведена была в городе тревога, по донесениям казачьих разъездов о приближении неприятеля: в половине 12 часа сигнал общей тревоги дан Севастопольским комендантом, а в три четверти 2 часа вся оборонительная линия всполошилась по канонаде, открытой 5-м бастионом. Подобные тревоги происходили оттого, что в первое время осады все ожидали атаки открытой силой и полагали, что неприятель предпримет её ночью, в надежде захватить нас врасплох; это ожидание, заставляя всех жить начеку и забывать о сне, не могло не изнурить гарнизона, и потому Владимир Алексеевич приготовил следующий приказ:

«В прошлую ночь два раза была произведена тревога: первая — по распоряжению генерал-лейтенанта Кизмера, вторая — по канонаде, открытой на дистанции генерал-майора Аслановича.

Хранение спокойствия гарнизона, обязанного нести утомительную службу, города, осаждённого неприятелем, составляя первую заботу начальства, вынуждает строго подтвердить гг. дистанционным начальникам никак не дозволять на дистанциях, им вверенных, преждевременных тревог и особенно неосмотрительного действия артиллерией; для чего точно держаться постановленного уже правила: в случае открытой атаки неприятеля извещать начальство и прочие части обороны ракетой или несколькими, и тогда уже дозволять, буде обстоятельства того потребуют, действовать из пушек со всей осторожностью, чтобы не сделать вреда своей цепи или объездам.

Кроме сего, для спокойствия войск, расположенных на позициях, дозволяется, буде есть, разбивать палатки и балаганы и помещаться в смежных строениях, буде они никем не занимаемы.

Для спокойствия войск равномерно необходимо, чтобы казачьи ведеты сторожили неприятеля, особенно ночью, как можно далее от цепи, ибо тогда только вовремя будет предупреждён гарнизон о каких-либо ночных покушениях, и потому полковнику Маркову вменяется в обязанность внушить казакам важность их обязанности, строго наблюдать за исполнением таковых внушений и самому ездить и посылать доверенный разъезд для поверки казацкой службы.

Прежнее распоряжение: бить общую тревогу на главной гауптвахте, остаётся в полной силе, но оно не иначе должно быть произведено, как по разрешению г-на командующего войсками»».

…Из «журнала» Корнилова:

«24 сентября. Третьего дня поздно вечером с Швейковским отправил тебе журнал мой, из него ты узнаешь, что мы подкреплены войсками, в сообщении с главной квартирой и, несмотря на скопище неприятеля, обложившего Севастополь кругом с Южной стороны бухты, нисколько не отчаиваемся отстоять его, разве Бог нас оставит; тогда его святая воля, дело смертного ей покоряться со смирением — она всегда праведна.

Вчерашний день, т. е. 23 сентября, прошёл совершенно спокойно. Неприятель продолжал занимать свои позиции. Партии его, в малом числе, являлись по высотам. У нас работали над укреплениями, и я на Малаховом кургане, где Истомин делал репетицию сражения; потом толковал с солдатами и матросами. Все оживлены самым лучшим духом, особенно матросы, приняли с «ура». Со всем тем раскинутая местность на большое протяжение указала недостаток войск; я писал об этом князю Меншикову, и сегодня же вечером он дал для защиты ещё Бутырский полк, который и перевезли ночью на позицию. На правом фланге, т. е. там, где в начале нашей жизни в Севастополе жил полковник Фохт. Посылал батальон матросов с сапёрами, горстью казаков и 2 пушками разорить хутор, надоедавший нам своим приютом неприятелю, пользовавшемуся длинной стенкой, протянутой параллельно линии нашей. Молодцы наши отогнали 2 батальона французов и эскадрон их конницы и сделали своё дело в глазах неприятеля, т. е. срыли стенки и сожгли дом. Это чрезвычайно развеселило гарнизон, прибавлений же тут быть не могло, потому что произошло в виду нашем. Севастополь опустел, лавки заперты, кроме некоторых исключений, женщины редки, но продовольствие есть, кроме сена для скота, в котором затруднение. Скоро надеемся восстановить подвоз через Северную сторону, потому что там сообщение совершенно в наших руках. Флот неприятельский часто двигается; так как мы преобразились в сухопутных, то движение его мало нас интересует, разве перестрелка пароходов с нашими наружными фортами, которая почти ежедневно бывает, но всегда без вреда друг другу, по крайней мере, нашим. Одобряю, что ты не спешишь с Сашей, всё он тебе утешение. Письмо моё или журнал с Швейковским держи в секрете до времени (прочитай только его Н.Ф.Метлину). Может быть, в минуту испытания я был слишком откровенен и, может быть, и несправедлив в некоторых суждениях, там изложенных. У нас был Шеншин, которого я почти не видал. Прощай, милый, дорогой друг, благословляю вас всех. Надейся на Бога и молись, чтобы он не допустил только твоему мужу оставить детям позорное имя и дурной пример. Что за красавица Лиза, все об ней толкуют. Когда-то я её и всех вас увижу. Пишешь ли Алёше? Александру-брату — пиши обо мне.