Гибель гигантов - Кен Фоллетт

Он ей не писал, как и она ему. Между Германией и Великобританией не было почтового сообщения. Единственная возможность отправить письмо могла представиться, если бы кто-то из них оказался в нейтральной стране — в Америке или Швеции — и оттуда послал письмо. Но пока что как ему, так, вероятно, и ей такая возможность не представлялась.

Ничего о ней не знать было мучительно. Его терзал страх, что она может заболеть там, в госпитале, а он и не узнает. Как он ждал конца войны, когда сможет быть с ней! Конечно, он отчаянно хотел, чтобы Германия победила, но временами ему казалось, что он бы согласился и на поражение, лишь бы с Мод все было в порядке. Ему снились кошмары, что все кончилось и он поехал к ней в Лондон — а там узнал, что она умерла…

Вальтер отогнал страшную мысль. Он опустил бинокль, настроил его так, чтобы видеть передний край, и осмотрел заграждения из колючей проволоки, отделявшие немецкие позиции от нейтральной полосы. Колючая проволока шла в два ряда, с интервалом пятнадцать футов. Проволока была прочно прикреплена к земле железными скобами, снять которые было бы нелегко. Заграждение казалось внушающим доверие. Он слез с бруствера и спустился по длинной лестнице в глубокую землянку. Их траншеи на склоне холма были слишком заметны для вражеской артиллерии, так что землянки в этом секторе уходили в известковую почву достаточно глубоко, чтобы защитить от обстрела, кроме, разумеется, прямого попадания снаряда самого крупного калибра. Места в землянках было достаточно для того, чтобы здесь могли пережидать артобстрел все солдаты до единого. Между некоторыми землянками — на случай, если главный ход будет разрушен — были прорыты запасные проходы.

Вальтер сел на деревянную скамейку и достал блокнот. Несколько минут он вкратце записывал все, что увидел. Его отчет должен был подтвердить сведения из других источников. Разведка предупреждала, что именно здесь англичане собираются идти на прорыв.

Через лабиринт окопов он пробрался в тыл. Немцы оборудовали три линии укреплений, в двух-трех километрах одна от другой, чтобы, если выбьют с первой линии, задержаться на второй, а если это не получится, то на третьей. Как бы ни обернулось, подумал он с удовольствием, на легкую победу англичанам рассчитывать не приходится.

Вальтер нашел своего коня и вернулся в штаб Второй армии как раз к обеду. Среди сидевших за столом офицеров он с удивлением заметил отца. Тот был в генеральских чинах, и теперь его перебрасывали с одного поля боя на другое, совсем как раньше, в мирное время, из одной европейской столицы в другую.

Отто постарел и исхудал — все немцы сейчас выглядели исхудавшими. Его монашеская челка была острижена так коротко, что он казался лысым. Но он был бодр и весел. Военное время его вполне устраивало: ему нравилось, что нужно спешить, все время быть в напряжении, быстро принимать решения, нравилось чувство постоянной опасности.

О Мод они никогда не говорили.

— Ну, что видел? — спросил отец.

— В ближайшие недели в этом районе начнется крупное наступление, — сказал Вальтер.

Отец с сомнением покачал головой.

— Сектор Соммы — наилучшим образом укрепленный район на нашей линии фронта. У нас выгодное положение, три линии укреплений. На войне наносят удар по слабому месту противника, а не по самому сильному, даже англичанам это известно.

Вальтер рассказал о грузовиках, поездах и прокладке телефонного кабеля.

— Я думаю, это блеф, — сказал Отто. — Если бы здесь собирались перейти в наступление, они бы старались скрыть подготовку. Это просто уловка, настоящее наступление начнется севернее, во Фландрии.

— А что об этом думает фон Фалькенхайн? — спросил Вальтер. Эрик фон Фалькенхайн уже почти два года был начальником генерального штаба.

Отец улыбнулся.

— Он думает то, что я ему скажу.

Когда в конце ланча подали кофе, леди Мод спросила леди Гермию:

— Тетя, при необходимости вы сможете связаться с адвокатом Фица?

Тетя Гермия была шокирована.

— Дорогая моя, какая у меня может быть необходимость в адвокате?

— Мало ли что… — Мод взглянула на дворецкого, который ставил кофейник на серебряную подставку. — Граут, будьте так любезны, принесите мне листок бумаги и карандаш.

Граут вышел и возвратился с письменными принадлежностями. Мод написала имя и адрес семейного адвоката.

— Зачем мне это? — сказала тетя Гермия.

— Меня сегодня могут арестовать, — бодро сказала Мод. — Если это случится, попросите его поехать и вытащить меня из тюрьмы.

— Да ты что, шутишь?! — воскликнула тетя Гермия.

— Нет, я уверена, что этого не произойдет, — сказала Мод. — Но просто на всякий случай…

Она поцеловала тетю и вышла из комнаты.

Ее страшно раздражало отношение тети Гермии к этому вопросу, но так же думали многие женщины. Даме не подобало даже знать имя собственного адвоката, не то что разбираться в своих законных правах. Неудивительно, что женщин безжалостно эксплуатировали.

Мод надела шляпку, перчатки и легкий летний плащ, вышла из дома и села на автобус, идущий в Олдгейт.

Она ехала одна. С началом войны правила смягчились. Уже не было ничего зазорного в том, чтобы дама ходила днем без сопровождения. Тетя Гермия была недовольна этой переменой, но не могла же она запереть Мод в комнате! Воззвать к Фицу она тоже не могла: он был во Франции. Поэтому ей пришлось принять новые правила, хотя и с кислой миной.

Мод была редактором малотиражной газеты «Жена солдата». Один член Парламента, консерватор, назвал газету «вечная заноза для правительства», и с тех пор журнал поместил эту цитату под шапку. Надежду Мод победить в предстоящей схватке подогревало возмущение положением женщин и ее собственный ужас перед бессмысленной бойней. Мод субсидировала газету из собственных средств. Самой ей эти деньги вряд ли понадобились бы: все, что ей было нужно, оплачивал Фиц.

Этель Уильямс заведовала редакцией. Она была рада уйти из мастерской на более высокий оклад и ответственную должность. Этель разделяла настроения Мод, но умения у нее были другие. Мод разбиралась в политике в высших сферах. Выходя в свет, она встречалась с членами кабинета министров и обсуждала с ними злободневные вопросы. Этель же знала другой политический мир: Национальный союз работников швейной промышленности, Независимую партию лейбористов, забастовки, локауты и уличные демонстрации.

Как было условлено, Мод встретилась с Этель через дорогу от олдгейтского отделения Ассоциации семей солдат и моряков.

Перед войной это благотворительное общество, действуя из лучших побуждений, позволило обеспеченным дамам оказывать помощь и давать советы женам солдат, попавшим в стесненные обстоятельства. Теперь у них была другая роль. Правительство выплачивало женам находящихся на войне солдат, имевшим двоих детей, пособие размером в один фунт и один шиллинг. Это было немного — в два раза меньше, чем получал шахтер, — но достаточно, чтобы вывести из состояния крайней нищеты миллионы женщин и детей. Ассоциация семей солдат и матросов контролировала распределение пособий.

Но пособия следовало выдавать лишь при «надлежащем поведении», и дамы из благотворительного общества иногда не выплачивали государственные деньги женщинам, которые отвергали их советы по поводу воспитания детей и ведения хозяйства, а также были замечены в предосудительных вещах: посещении мюзик-холла и употреблении спиртного.

Мод считала, что женщинам лучше обходиться без джина, но тем не менее это не дает никому права ввергать их в бедность. Жившие в довольстве особы среднего класса, осуждавшие солдатских жен и лишавшие средств к существованию, приводили ее в бешенство. Парламент никогда бы не позволил так оскорблять женщин, думала она, если бы женщины имели право голоса.

С Этель пришло около дюжины женщин-работниц и один мужчина — Берни Леквиз, секретарь олдгейтской ячейки Независимой партии лейбористов. Партия одобряла газету Мод и поддерживала ее деятельность.

Когда Мод подошла к группе, собравшейся на тротуаре, Этель разговаривала с парнем, державшим блокнот.

— Пособие — это не подаяние, — говорила она. — Жены солдат получают его по праву. Вам разве приходится подтверждать, что вы вели себя «благопристойно», когда вы получаете деньги за работу журналиста? А когда мистер Асквит получает свою зарплату как член парламента, разве его кто-нибудь спрашивает, сколько мадеры он пьет? Эти женщины имеют такое же право на пособия, как если бы это была их зарплата.

Хорошо стала Этель говорить, подумала Мод, просто и выразительно. Возможно, этот талант перешел к ней от отца-проповедника.

Журналист смотрел на Этель с восхищением: кажется, он в нее почти влюбился. Извиняющимся тоном он сказал: