История Франции. С древнейших времен до Версальского договора - Уильям Стирнс Дэвис

И 28 июля восставшие уже занимали ратушу и собор Нотр-Дам и кричали «Долой Бурбонов!». Солдаты Мармона были изгнаны из восточной части столицы и укрывались возле Лувра. А 20-го числа восставшие уже наступали, и их Исполнительный комитет, заседавший в ратуше, уже организовал снова Национальную гвардию, чтобы защитить жизнь и имущество горожан, и назначил ее командующим старого вождя Лафайета. Карл Х наконец испугался настолько, что отправил в отставку Полиньяка и объявил об отмене губительных указов. Когда его посланцы добрались до ратуши, их там не приняли и ответили: «Слишком поздно. Трон Карла Х уже уплыл от него по крови».

Как только республиканские повстанцы заставили войска Мармона отступить и крадучись вернуться в свое убежище, начали действовать либеральные роялисты. Они завладели помещением палаты депутатов и объявили, что являются законной властью. У них был для престола кандидат, способный стать строго конституционным королем, – Луи-Филипп, герцог Орлеанский, о котором будет подробнее рассказано потом. Была вывешена написанная умелым Тьером прокламация, в которой всех французов убеждали согласиться на эту компромиссную кандидатуру. «Он ждет нашего зова. Позовем же его, и он примет Хартию, как мы всегда желали. Он получит свою корону из рук французского народа», – писал Тьер.

Герцог Орлеанский въехал в королевский дворец, но пока называл себя только «генерал-лейтенантом королевства». Именно тогда он произнес свое знаменитое обещание: «Отныне Хартия станет реальностью».

Кавеньяк и его республиканский комитет по-прежнему удерживали ратушу. Они хотели не лучшего короля, а вообще никакого короля. Но было ясно, что они представляют лишь очень малую часть народа. Луи-Филипп подъехал верхом к их оплоту, хвалил их, льстил им, обнял Лафайета и вместе с ним вышел на балкон ратуши, задрапировавшись в трехцветное знамя. Народ встретил его аплодисментами (это было 31 июля). Республиканцам поневоле пришлось уступить, сохраняя хорошую мину при плохой игре. Кавеньяк честно сказал: «Вы напрасно благодарите нас [за отступление]. Мы уступили только потому, что не готовы сопротивляться».

Остальная Франция радостно согласилась с решением столицы. Карл Х безуспешно попытался отречься в пользу своего внука, но палата вовремя провозгласила Луи-Филиппа королем Франции (7 августа 1830 г.). Бывший монарх, усталый и свергнутый, уехал в Англию и провел остаток своей жизни в изгнании; умер он в австрийском городе Гориц, в 1836 г. Ни один король не был настолько творцом своих собственных бед, как он[224].

Итак, у французского народа теперь были новое правительство и новая династия. Луи-Филипп, «король баррикад», готовился сменить правление ультра на правление буржуа.

Глава 20. «Король-гражданин» и правление буржуазии

Начало жизни Луи-Филиппа. Новая Национальная гвардия. Оппозиционные силы. Тьер. Бездействие правительства. Оппозиционное правительство. Мусульманский Алжир. Сопротивление Абд-эль-Кадира. Начинаются требования провести реформы. Призывы радикалов провозгласить республику. Салоны. Королевский двор. Общественная жизнь. Тайные общества. Организации трудящихся. Внешний вид Парижа

Июльская революция 1830 г. наделала много шума в Европе, и она беспокойно заворочалась. Казалось, что Франция возвращается на прежний путь и снова будет создавать неприятности всему миру. Когда новость о появлении в Париже нового короля была еще почти свежей, стало известно о восстании в Брюсселе. Там бельгийцы объявили о своей независимости, положив конец собственному неудобному союзу с Голландией. В ноябре началось восстание в Польше против русской власти, и до конца года произошли волнения во многих малых немецких государствах, где население добивалось конституций от своих правителей, а те не желали выполнять это требование. В начале 1831 г. произошли новые восстания сторонников либерализма в нескольких из маленьких итальянских княжеств, жители которых безуспешно пытались добиться для себя более умелого правительства и менее тиранической власти. Во всех этих возмущениях, угрожавших полностью разрушить хорошо налаженную систему, созданную в Вене в 1815 г., самодержцы Австрии, России и Пруссии и их английская родня по духу – партия тори были склонны обвинять Луи-Филиппа. Что сделает Франция? Потеряет голову, быстро опустится до нового якобинства и станет поощрять всевозможную беспокойную пропаганду в других странах? Немецкие, австрийские и русские войска вполне могли по указанию Меттерниха снова вторгнуться во Францию и вернуть Бурбонов на престол в профилактических целях, чтобы не допустить новой вспышки революционной ереси.

Но все эти страхи были напрасны. Все правление Луи-Филиппа – скучный период спада после напряжения сил. Новый режим очень мало отличался от режима Реставрации. Настоящее изменение было в том, что к власти пришли новые люди. Вместо Бурбонов, скованных традицией и связанных обязательствами перед старинным дворянством и духовенством, на престоле была семья Орлеан, наполовину буржуазная и вольтерьянская, вынужденная опираться на полулиберальный средний класс. Правда, теоретически эта Июльская монархия[225] признавала суверенитет народа. Тьер в своей прокламации писал: «Он [Луи-Филипп] получит свою корону из рук французского народа». Гизо, другой пропагандист новой династии, заявил: «Он будет уважать наши права, потому что именно мы дадим ему его права». Сам новый правитель провозгласил, что является королем Франции «по милости Бога и по доброй воле французского народа». Он специально позаботился о том, чтобы присягнуть на верность Хартии. В законодательстве было записано, что Хартия не просто дарована монархом народу, а передается старшим поколением народа младшему поколению, а король дает на это свое согласие. Было также установлено, что король не имеет права издавать указы, которые отменяют или изменяют официальные законы государства. Все шло прекрасно, Франция становилась ограниченной монархией не только по названию, а и на деле. Но хотя король должен был стать «ограниченным», он все же оставался королем, а потому его личные качества и его политика приобрели первостепенную важность.

Луи-Филипп был сыном того герцога Орлеанского, который в 1789 г. получил бы несомненное право на трон, если бы что-то уничтожило правящую семью Бурбон. Этот герцог, у которого были совсем не родственные отношения с Людовиком XVI, угождал революционерам демагогическими заявлениями, назвал себя Филипп Эгалите (то есть Равенство), когда старые титулы были выброшены за борт, был в конце концов избран в Конвент и даже голосовал за казнь короля[226]. «Гражданин Эгалите» сам был казнен на гильотине в 1793 г. Луи-Филипп был его старшим сыном. Этот наследник великого имени провел молодость в странствиях и бедности. Он изучал математику в Швейцарии. Он жил как изгнанник в Соединенных Штатах, возле Бруклина, но недолго; затем он вернулся в Англию, правительство которой назначило ему пенсию. Он женился на дочери короля Сицилии и в 1814 г. вернулся в Париж вместе с Бурбонами. Родственники, естественно, ненавидели его и оказывали ему при дворе так мало благосклонности, как это было возможно, но он вернул себе бо́льшую часть имущества своей семьи. Луи-Филипп стал очень популярен благодаря своим демократическим привычкам: он гулял по улицам под зеленым зонтом, разговаривал с рабочими, водил с ними компанию, учил своих сыновей в тех же школах, где учились дети зажиточных буржуа, охотно принимал в своем дворце артистов и литераторов, открыто выражавших сочувствие либералам. Своими привычками он напоминал не французского аристократа из высшей знати, а жизнерадостного английского джентльмена. Поэтому, когда в 1830 г. стало нужно срочно избавиться от Бурбонов, он казался самым подходящим претендентом на трон. Луи-Филипп лучше любого другого кандидата отвечал всем необходимым требованиям: он должен был привести корабль Франции к свободе, не посадив его на скалы якобинства.

Однако этот «король-гражданин», который даже после того, как взошел на трон, казался таким восхитительно демократичным в своих привычках, на самом деле очень крепко держал власть в своих руках, старался командовать своими министрами и был почти так же упрям, как Карл Х. У него была большая семья, и он тратил значительную часть своих сил на весьма буржуазные заботы о выгодных браках своих детей и увеличении огромных личных состояний орлеанских принцев. Он старался не нарушать положений Хартии в том виде, который она имела после правки в 1830–1831 г., но был решительно против любых предложений, расширявших те малые свободы, которые она давала французам. Он знал, что другие великие государства смотрели на него недоверчиво, если не враждебно. Поэтому он старательно отвергал все предложения французских либералов оказать дипломатическую и военную помощь революционерам, сражавшимся в других странах. В личной жизни он был добродетельным и достойным человеком, но в государственной деятельности никогда не был творцом и ошибочно считал, что если будет стараться нравиться лишь одной, но влиятельной части народа, то может избежать необходимости умиротворять остальные. Эта иллюзия стала в конечном счете причиной его крушения.