Царь горы - Вадим Панов

Тени чуяли кровь, и им это нравилось.

Разведчик дожидался Густава у ворот виллы. Подбежал к остановившемуся «Мерседесу», склонился к открывшемуся окну и сообщил:

— Магическая защита снята.

— Так и должно быть, — улыбнулся кардинал. — Нас ждут.

— Да, но…

— Что?

— У ворот не оказалось охранников. Я осмелился просканировать виллу…

— Ты поступил правильно!

— И увидел только барона. Он ждет вас в гостиной на первом этаже.

— Один?

— Да.

— И никого рядом? — переспросил кардинал.

— Никого, — подтвердил разведчик.

Густав откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза и попытался нащупать рыцарей. Рядом ли чуды? Он вложил в поиск всю свою мощь, но не обнаружил ни одного следа. Или рыцари очень хорошо спрятались, или… Разумеется, маги Великого Дома способны спрятаться от истинного кардинала. Но зачем? Почему бы им не подать сигнал?

Дверь открыта, Бруджа один, но рыцарей нет. Он стоит у порога и должен решить, что делать? Шагнуть в неизвестность или отступить? Вернуться в Англию? Спрятаться? Скрыться?

Телохранители молчали, не мешали Густаву размышлять, но он знал, что масаны прекрасно понимают, какие думы владеют вождем. Они все понимают, они все видят, они примут любое его решение, но…

Густав вспомнил рассвет. ТОТ САМЫЙ рассвет, что растерзал в прах отца. Густав вспомнил, как стискивал зубы старый Ги — он так и не проронил ни звука, — как улыбался Борис, вспомнил то чувство, что овладело им самим, впервые прикоснувшимся к Драконьей Игле.

«Я — истинный кардинал!»

То чувство не потускнело, не исчезло, оно лишь спряталось за щитом прагматизма и осторожности. Оно всегда было рядом, ждало своего часа, терпеливо дожидаясь возможности напомнить Густаву, кто он есть.

Луминар вышел из машины, сбросил пиджак подоспевшему телохранителю, развязал галстук, расстегнул ворот рубашки, медленно закатал рукава и, не глядя на помощников, произнес:

— Вы будете ждать здесь. Внутрь войдете только в том случае, если я вас позову. Понятно?

— Да, господин, — нестройно ответили масаны.

Истинный кардинал извлек из ножен Драконью Иглу, угрюмо усмехнулся и перешагнул через порог.

Барон Александр ожидал гостя, сидя на диване.

По странному совпадению, Бруджа предпочел одеться так же, как соперник: расстегнутая белая сорочка, темные брюки и туфли. Ничего лишнего, ничего сковывающего движения. Несколько капель вина в бокале и тяжелая шпага с причудливой, кажущейся громоздкой гардой у правой ноги. Помимо нее — только кинжал. Обыкновенный фехтовальный кинжал. А ведь в левой руке Бруджа должен держать не клинок — камень. Да и шпага ему, если быть откровенным, без надобности. Камень. Достаточно камня.

Но алый свет Безумия не касался лица барона. Рубина не было ни на груди, ни в руке.

— Ты еще жив, — громко произнес Густав. — Значит, ты еще истинный.

Отблеск белого пламени, в которое обратилась сталь Драконьей Иглы, бросил мертвенную бледность на неподвижное лицо Александра.

— Слышишь меня?

— Ты пришел принести клятву? — осведомился Бруджа.

Он пропустил мимо ушей вопрос Луминара.

— Ты знаешь, зачем я пришел. Где камень, дядюшка? Где Алое Безумие?

— Вот здесь. — Барон постучал себя по лбу. — Здесь, племянничек, и только здесь. Где еще может таиться безумие?

Густав улыбнулся:

— Я слышал, что приближение смерти настраивает на философский лад. Но не ожидал такого от тебя. Ты казался сильным.

— Разве я прошу о пощаде?

— Ты принимаешь смерть.

Барон пригубил вино.

— Что случилось, дядюшка?

Александр вернул бокал на столик, посмаковал вино, поднял глаза на Луминара и едва заметно пожал плечами:

— Нельзя жить вечно, Густав. Одному нельзя. В бессмертие ведет кровь… Не та, что проливаешь. Другая. Не та, от которой мы устали. А своя. Голос которой мы иногда забываем.

— Значит, я не ошибся, дядюшка, ты стал слабым. С каких это пор тебя волнуют другие?

— С того момента, как я излечился от безумия. — Александр взял шпагу и упруго поднялся на ноги. — Мы будем драться, Густав.

— Нет. Я буду тебя убивать.

— Каждый видит бой по-своему.

Алое так и не появилось.

Оно рычало в бессильной ярости, оно рвалось на помощь, оно тоскливо выло, подобно собаке, не сумевшей защитить хозяина. Густав слышал этот вой. Слышал рычание и злое дыхание. Чувствовал тяжесть Безумия…

Но алое так и не появилось.

Не помешало белому насладиться победой. Не помешало пламенной Игле напиться крови истинного. Не смогло.

…и когда тоскливый вой стал стихать…

…когда Густав стер с лица кровь врага и машинально облизал пальцы…

…еще не осознавая, что победил…

…пришло черное…

Густав лежал у камина.

Со стороны могло показаться, что Луминар прилег отдохнуть на толстый, мягкий ковер и вот-вот встанет, тряхнет головой, избавляясь от последствий короткого сна, улыбнется, скажет что-нибудь… Но стоило подойти ближе и становились видны черные пятна, разъедающие тело лондонца. Брызги теней, сумевшие прорваться сквозь завесу белого огня Драконьей Иглы.

Пабло открыл глаза и медленно, цепляясь ногтями за гладкую стену, поднялся. Робене покачивало. Оказавшись на ногах, он несколько секунд не сходил с места, бездумно глядя в пол, а затем по телу прошла судорога, и Пабло вырвало на ковер черной кровью. Бриллиант Диадемы казался мертвым, безжизненным.

С огромным трудом, перебирая руками сначала по стенам, затем по столу, Робене доковылял до камина и почти минуту разглядывал поверженного врага.

— Я ошибался, Густав, ты был настоящим кардиналом. Истинным. — Поворот головы. Взгляд на барона. — И ты, Александр. — Пабло провел рукой по лбу. — И ты, Борис. Клянусь иглами Спящего, мы были достойны друг друга.

Робене оторвал руки от столешницы, медленно, неуверенно сделал два шага, отделявшие его от Луминара, наклонился — чувствовалось, каких усилий стоило ему это движение, — и вынул из холодной руки кинжал.

— Я не смогу оказать вам последние почести, братья…

— Ваши слова стоят любой церемонии, кардинал Робене.

Пабло не обернулся. Не вздрогнул. Не шелохнулся. Но в сердце украшающего Диадему камня сверкнула маленькая искра.

И слабо шевельнулись прячущиеся в углах кабинета тени.

— Добрый вечер, комиссар.

— Скорее доброй ночи.

— Я надеялся, что успею уйти.

— Трудный бой?

— Густав был истинным кардиналом.

— Понимаю.

Сантьяга не стал приближаться к Пабло. Остановился ярдах в четырех, с легкой улыбкой оглядел обезглавленного Бруджу, мертвого Луминара. Затем — едва стоящего на ногах Робене. Взгляд задержался на Диадеме. И на Драконьей Игле в правой руке кардинала. И на луже черной крови у стены.