Крейсерова соната - Александр Проханов

Плужников вошел в Москву, как входят в непроглядную тучу. Это была туча страданий и болей, которыми исходил пораженный болезнью город. И среди этих сгустков беды, болезненных и ядовитых мерцаний он различал малую пульсирующую точку, в которой концентрировалась беда такой силы, что сердце его заболело, пронзенное невидимой иглой. Этой точкой страдания была Аня, которая взывала к нему, протягивала свой крохотный лучик любви, и этот лучик, ударяя в сердце, причинял нестерпимую боль.

Как самолет, захватывая в бортовые антенны луч наведения, стремится к цели, так и он, двигаясь по лучу боли, искал Аню. Точка перемещалась по городу, словно Аню перевозили с места на место. Сначала точка пульсировала в районе Яузы, у Лефортова, и Плужников двигался вдоль ленивой реки, мимо огромных корпусов, где когда-то были авиационные лаборатории, военные институты и академии, а теперь размещались склады немецкого пива и итальянской лазурной сантехники. Точка внезапно переместилась в район Медведкова, и он бродил среди огромных, словно одинаковые куски рафинада, зданий, выискивая среди окон, не мелькнет ли где ее дорогое лицо. Точка перелетела в центр, в район Неглинной, и он шагал среди роскошных ресторанов, нарядных лимузинов, великолепных витрин и искал в толпе ее быструю знакомую фигурку с почтовой сумкой наперевес. Когда точка, подобная маячку боли, переместилась в район аэропорта Шереметьево, он испугался, что ее хотят вывезти из страны. Но когда маячок оказался в районе Склифосовского, Плужников ужаснулся, подумав, что ей так худо, что она попала в больницу. В конце концов точка погасла где-то в районе Фрунзенской набережной, будто на Аню накинули непроницаемый колпак, окружили непрозрачным экраном или она вовсе погибла.

Он обшарил все здания вокруг помпезного Штаба сухопутных войск, где когда-то работал мозг великой армии, а теперь несколько генералов играли в карты с изображением Саддама Хусейна, Тарика Азиза и других иракских лидеров. Следов Ани не было. Не было ее и дома. Таясь в подворотнях, опасаясь засады, он исследовал своим чутким локатором знакомое окно, но оно было слепо, безжизненно. Ничто не отразилось на экране, в который превратилось его любящее сердце.

Он тихо брел по проспекту. Хамовническая церковь, нарядная и чудесная, словно игрушка, созданная в ликовании чьей-то восхищенной, наивной душой, напомнила ему собственные лубки. Именно так нарисовал бы он румяную деву, у которой радостно играли голубые глаза, золотились кустистые косы, белотканый наряд украшали алая вышивка и зеленые бусы, опускалась к земле пышная бахрома. Перед церковью за оградой стояло дерево в холодном солнце осени. Мерзли нищие, беззлобно переругиваясь и хватая прохожих за полы. Плужников наклонил печальную голову и вошел в храм.

Было тепло и людно, солнечно и водянисто-прозрачно. Горели свечи, окруженные прозрачным жаром. Перед сумрачно-алыми и землисто-зелеными образами разноцветно светили лампады. Голоса поющего хора казались блеклыми золотыми нитями, которые осторожно вытягивались из поношенной ризы и бережно накручивались на клубочек. Именно в такой, пожухлой, слабо мерцающей ризе был батюшка с редкой бородкой, впалыми щеками и грустными голубыми глазами, воздевавший руки к своей послушной пастве.

В соседнем приделе стоял небольшой гроб. Виднелось бледное личико мертвой девочки, окруженное чем-то белым и кружевным. Родители, мать и отец, оба в черном, с опухшими, темно-фиолетовыми, будто ошпаренными лицами, безвольно сидели на лавке, дожидаясь, когда завершится служба и батюшка начнет отпевание.

Плужников стал в стороне, среди прихожан, окруженный их платочками, морщинами, лысинами, тихими вздохами, истовыми поклонами. Все они о чем-то просили, о чем-то умоляли, кого-то искали, о ком-то заботились. Чутким сердцем и дарованным ему ясновидением он угадывал, о чем были молитвы русских людей, пришедших искать защиты от своих бед и напастей.

Высокий сутулый старик, с глазами больной и усталой лошади, с лысым лбом, на котором скребок провел несколько глубоких параллельных морщин, молился о том, чтобы Бог прибрал его раньше, чем он сляжет неподвижно на койку, станет обузой детям, которые и так бьются и день и ночь на нескольких работах, добывая в дом пропитание.

Милая бледная девушка в пестром платочке шевелила нежными розовыми губами, беззвучно прося, чтобы Бог исцелил ее мать, которая полгода как потеряла рассудок и сидит на больничной койке, не узнавая людей. Просила, чтобы Бог вернул матери разум, веселый смех, проворность рук, которые так чудесно перебирали струны гитары, и соседи сходились послушать ее задушевное пение. Девушка просила у Бога, чтобы Он взял часть ее здоровья и разума и передал маме, лишь бы она поправилась.

Строгая красивая женщина с тонкими чертами лица, какие водились у достойных московских мещанок, молилась о брате-полковнике, которого убили в Чечне. Брат снился ей каждую ночь, просил о какой-то услуге, о каком-то деле, которое при жизни не успел совершить. Во сне она не разбирала слов. Молила Господа, чтобы Он помог ей услышать слова, она поняла волю брата и выполнила ее здесь, на земле, чтобы брату на Небе было спокойно.

Подле нее чернобровая смуглая женщина с синевой под горестными глазами каялась перед Богом в страшном грехе. Она сделала аборт, боясь, что второй ребенок станет ей с мужем обузой. Растя одного, в тесной комнатушке, с малым заработком, не сумеют взрастить другого. Теперь ей снился ее вырванный из чрева ребенок, весь изрезанный, в красной росе, она кричала во сне, просыпалась в слезах. Просила Бога отпустить ей грех, а она на Покров соберет кулек и отправится на богомолье в дальний монастырь под Ярославлем.

Парень с деревенским лицом неловко крестился, сгибал тугую спину, молясь о родне, у которой в деревне сгорел дом. Дядька от горя запил, племянники пошли наниматься к поселившемуся рядом богатому чеченцу, горбят на него дни и ночи. Он молил, чтобы Бог дал его родне передышку, а он, шофер-дальнобойщик, скопит деньжат, приедет в родную деревню, и они с дядькой, выкупив из рабства племянников, построят новый дом.

Плужников слышал молитвы, которые из разных мест храма возносились под купол, где косо светил луч солнца. Молившиеся никому не желали зла, не просили о возмездии, прощали врагов, желали блага другим, каялись в совершенных грехах. Они были добрым, наивным и верящим народом, к которому принадлежал и он, Плужников. И этот народ таял, как воск свечи, струился и исчезал, как бледный луч солнца, и его становилось все меньше на жестокой и злой земле.

Находясь среди жалостливой и кроткой толпы, он вдруг испытал такую нежность к людям, такую любовь и единство с ними, сострадание и слезное обращение к Небу, что опустился на колени на щербатый каменный пол, прижался лбом рядом с чьими-то стоптанными башмаками. Припадая глазами к земле, обращая душу к Небу, искал в нем Того, Кто спасет ненаглядную Родину, сохранит любимый народ, отыщет Аню, и мир обнаружит наконец скрытую в нем долгожданную благодать, отодвинет напасти от беззащитных людей.

Он страстно молился, чувствуя, как в этой молитве плавится, отекает воском душа, бегут из глаз быстрые слезы и молитва его от каменного холодного пола достигает Того, к Кому обращена.

Голос его был услышан. Он это узнал по сладкому туману в глазах, по теплому облаку, которое на него снизошло. Кто-то невидимый положил ему на темя ладонь, и под ладонью отворилось теменное око, большое, голубое, немигающе устремленное сквозь прозрачную ладонь в высоту. В это око из небес упал синий огненный луч, вошел сквозь темя в душу, остановился как жаркий факел.

Служба кончилась, смиренный люд уходил из храма, напоследок оборачиваясь и прощаясь с высоким иконостасом, который наклонял в ответ свою золотую голову.

Батюшка ненадолго побывал в алтаре, прихватил священную книгу и направился в придел, где ожидало его печальное отпевание. Тихая поступь, потупленные голубые глазки и пожухлая риза выдавали в пастыре усталость и обремененность, переполненность людскими печалями и горестями, которые он собирал во время богослужения в невидимые стада и целыми отарами отправлял ввысь, к Господу, сопровождая напутствиями на святом церковно-славянском языке. Его риза слабо поблескивала, словно была в бесчисленных слезинках, и он шел, окропленный слезами, туда, где стоял гробик, и мертвая девочка, словно слепок из белого воска, лежала среди цветов.

– Господи, какие времена наступили! – услышал Плужников вздох стоящей подле него прихожанки. – Девочку, крохотулечку, сатанисты изловили и всю кровь из нее выпустили… Мать с ума сошла, из петли ее вынули. Отец порывался с балкона прыгнуть… Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья, заступись за нас, потому что здесь, на земле, больше некому!..

Батюшка раскрыл над гробом книгу и стал читать. Несчастные родители, помогая друг другу, поднялись с деревянной лавки, стояли, колеблемые ветром, который дул на них из растворенной книги. Все смотрели на хрупкое личико с тонким носиком и остреньким приподнятым подбородком.