Том 4. Повесть о жизни. Книги 1-3 - Константин Паустовский

— Н-да-а! — промолвил он наконец. — «Ходит птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий».

Девушка засмеялась и, болтая ногой, весело посмотрела на меня.

— Вот что! — сказал мичман. — Вы мне задушевно объясните, кто вы, что вы, зачем вы в Севастополе и почему вы хотели смыться от нас незаметно. Документы у вас в порядке. Но, в общем, пес их разберет, эти документы.

Я смутился, но рассказал мичману все, как было.

— Ага! — удовлетворенно сказал он. — Понимаю. Этакая поэтическая богемная натура?

— Саша, — сказал с подоконника горбоносый, — не дури!

Мичман с револьвером не обратил на слова горбоносого никакого внимания.

— Если вам удастся доказать, — сказал он мне, — что по натуре вы поэт и что вас околдовала муза дальних странствий, тогда, может быть, мы до чего-нибудь договоримся.

Я не мог понять, издевается ли он надо мной или говорит серьезно. Но я решил сделать вид, что принял его слова всерьез.

— Если бы адмирал Эбергардт, — опять сказал с подоконника горбоносый, — знал твои следовательские таланты, Саша, то не миновать тебе баржи.

«Баржой» в Севастополе в то время называли плавучую тюрьму.

— Поэт, — наставительно сказал мичман с револьвером, снова не обратив никакого внимания на слова горбоносого, — должен знать назубок поэзию. Что вы можете предъявить нам в этом смысле?

Я не понял его.

— Прочтите ему какие-нибудь стихи, — объяснила мне девушка. — Он сам поэт.

— «Вороне где-то бог послал кусочек сыру», — насмешливо подсказал горбоносый.

— Нет, — сказал я, — уж если на то пошло, я прочту вам стихи Леконта де Лиля.

— Ишь ты! — удивился мичман с револьвером. — Куда загибает! Ловкая штучка! Нет, вы лучше прочтите нам Блока: «Никогда не забуду». Но только без пропусков. Если хотите получить пропуск.

— Пошло шутите, молодой человек, — сказал горбоносый, но мичман с револьвером снова не обратил на него никакого внимания.

Я прочел стихи Блока. Они мне самому нравились. Матросы гремели винтовками в коридоре. Надо думать, они сильно удивлялись.

— Вот петрушка! — сказал с деланным огорчением мичман с револьвером. — У вас нет в Севастополе кого-нибудь, кто бы мог за вас поручиться?

— Нет, — ответил я.

— Я за него ручаюсь, Саша, — сказал горбоносый. — Довольно валять дурака. Сразу же видно, что за человек. Выписывай пропуск. А поручительство я тебе напишу завтра.

Мичман с револьвером усмехнулся и начал тщательно выписывать пропуск. Пока он писал, мы затеяли разговор о поэзии. Горбоносый любил Фофанова, а девушка — Мирру Лохвицкую.

Девушка покраснела и умоляюще сказала, что если бы было время, то она прочла бы свою поэму, но она слишком длинная.

— Вот! — Мичман протянул мне мои документы и пропуск и вздохнул. — Жаль, что уезжаете. А то бы встретились на свободе. Есть о чем поговорить.

Я поблагодарил его и сказал, что Севастополь, очевидно, город чудес. Нигде мой арест не мог бы кончиться так необыкновенно, как в Севастополе.

— Дорогой мой и несколько наивный юноша, — ответил мне мичман с револьвером. — Никаких чудес нет. Запомните, что шпионы и прочие подозрительные типы никогда не откровенничают с носильщиками. Не правда ли, получился хороший афоризм?

Я вышел. Девушка и горбоносый вызвались проводить меня до спуска к вокзалу. Мичман с револьвером огорчился. Было видно, что он сам не прочь бы пройтись по ночным севастопольским улицам рядом с русоволосой девушкой.

По дороге девушка сказала мне:

— Приезжайте к нам. Я живу на Зеленой горке, в доме пять. Меня зовут Ритой. Там все меня знают. Ой, как жаль, что вы уезжаете! Нас здесь в Севастополе так мало!

— Кого вас?

— Да поэтов. Вот их двое да я. Да еще один студент из Харькова.

На вокзале ко мне подошел знакомый носильщик. Он широко и радушно улыбался.

— Ну вот, — сказал он. — Отделались? И вам спокойнее, и мне лучше. Давайте пятерку. Я вам сейчас представлю билет.

В открытые окна вагона проникал запах водорослей. Белые реки прожекторов лились в морские темные дали и исчезали там без следа. И мне было очень жаль покидать этот город — короткую и веселую остановку среди последних утомительных месяцев.

Гостиница «Великобритания»

В Юзовке я поселился в дешевом номере гостиницы «Великобритания». Это зловонное логово было названо так в честь страны Юза и Балофура — двух британцев, владевших в Донском бассейне огромными заводами и шахтами.

Теперь от прошлой Юзовки не осталось следа. На ее месте вырос благоустроенный город. Тогда же это был беспорядочный и грязный поселок, окруженный лачугами и землянками.

Скопления этих землянок назывались по-разному: Нахаловка, Собачеевка, Кабыздоховка. Мрачный юмор этих названий лучше всего определял их безрадостный вид.

В котловине рядом с поселком дымил тот самый Новороссийский металлургический завод, куда меня прислали налаживать приемку снарядов.

Дым шел не только из заводских труб. Дымили самые здания цехов. Дым был желтый, как лисья шерсть, и зловонный, как пригорелое молоко.

Неправдоподобно багровое пламя качалось над жерлами доменных печей.

С неба сыпалась жирная сажа. Из-за дыма и сажи в Юзовке исчез белый цвет. Все, чему полагалось быть белым, приобретало грязный, серый цвет с желтыми разводами. Серые занавески, наволочки и простыни в гостинице, серые рубахи, наконец, вместо белых серые лошади, кошки и собаки.

В Юзовке почти не бывало дождей, и жаркий ветер днем и ночью завивал мусор, штыб и куриный пух.

Все улицы и дворы были засыпаны шелухой от подсолнухов. Особенно много ее накапливалось после праздников.

Грызть подсолнухи называлось по-местному «лузгать». Лузгало все население. Редко можно было встретить местного жителя без прилипшей к подбородку подсолнечной шелухи.

Лузгали виртуозно, особенно женщины, судачившие около калиток. Они лузгали с невероятной быстротой, не поднося семечки ко рту, а подбрасывая их издали ногтем.

При этом женщины еще успевали злословить так, как умеют злословить только мещанки на юге, — с наивной наглостью, грязно и зло. Каждая из этих женщин была, конечно, «в своем дворе самая первая».

Несмотря на сплетни и лузганье семечек, женщины еще успевали драться. Как только две женщины с звериным визгом вцеплялись друг другу в волосы, тотчас собиралась гогочущая толпа, и драка превращалась в азартную игру — на победительницу ставили по две копейки. Банк держали старожилы-пропойцы. Деньги собирали в рваный картуз.

Женщин нарочно стравливали и дразнили.

Бывало, что в драку постепенно ввязывалась вся улица. Выходили распояской мужчины. Шли в ход свинчатки и кастеты, трещали хрящи, лилась кровь. Тогда из «Нового Света», где жила «администрация» шахт и заводов, на рысях приходил взвод казаков и разгонял дерущихся нагайками.

Трудно было сразу понять, кто населял Юзовку. Невозмутимый швейцар из гостиницы объяснил мне, что это «подлипалы» — скупщики поношенных вещей, мелкие ростовщики, базарные торговки, кулачье, шинкари и шинкарки, кормившиеся около окрестных рабочих и шахтерских поселков.

Заводы дымили со всех сторон. Шахты стояли по горизонту серыми и пыльными пирамидами своих терриконов.

Гостиница «Великобритания» заслуживает того, чтобы ее описать, как давно вымершее ископаемое.

Стены ее были выкрашены в цвет грязного мяса. Но это владельцу гостиницы показалось скучным. Он приказал покрыть стены модной тогда декадентской росписью — белыми и лиловыми ирисами и кокетливыми головками женщин, выглядывавшими из водяных лилий.

Неистребимый запах дешевой пудры, кухонного чада и лекарств стоял повсюду. Электричество горело тускло, читать при его желтушном свете было нельзя. Все кровати были продавлены, как корыта.

Коридорные девушки в любое время дня и ночи «принимали гостей».

Внизу на штопаном и перештопанном сукне бильярда отщелкивали «пирамидки» испитые юноши с кепками набекрень и в галстуках бабочкой. Каждый вечер кому-нибудь проламывали кием голову.

Играли по-крупному. Деньги клали в лузы, но зорко следили, чтобы их не крали так называемые «подпыхачи» — мелкий бильярдный люд.

Стены между номерами в гостинице были очень тонкие. По ночам я слышал вздохи, стоны, грубый торг, а временами душераздирающий женский вопль. Тогда вызывали швейцара, дверь номера выламывали, оттуда выскакивала с рыданьями растерзанная женщина, чаще всего знакомая коридорная девушка из этой же гостиницы, а за ней выволакивали какого-нибудь мутного парня с мокрой челкой. Он мычал и бил всех наотмашь направо и налево.

Его связывали, уводили, пиная в спину, и приговаривали: