Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Берберова упоминает бытовавшее мнение, что таких великих князей было не восемь, а девять. Если присоединить сюда Никса, несостоявшегося царя, то девять и выйдет. В гомосексуальности винили и брата императрицы, принца Эрнста Гессенского (обвиняла жена при разводе), но он не Романов.
В источниках есть упоминания о гомосексуальности некоторых других Романовых, более ранних. Так, в напечатанном за границей (в Швейцарии) и, стало быть, неподцензурном сборнике «Эрот не для дам» в примечаниях то ли Шенина, то ли Долгорукова говорится о том, что и брат царей Александра I и Николая I Михаил Павлович был «педерастом, но очень осторожным». Константину приходился двоюродным дедом.
Есть в источниках изложение слуха, что гомосексуальным был первый Романов — Михаил. Есть четкие указания на то, что его внук Петр I (Великий) был бисексуальным, т. е. что гомосексуальные проявления были ему свойственны.
Внук Петра Великого Петр II, был на троне недолго после Екатерины I — он царствовал лишь подростком. За влияние на отрока боролись Меншиков с Долгоруковыми. Иван Долгоруков был на 7 лет старше Петра, они вместе охотились и спали в одной кровати. Это, конечно, весьма подозрительно: в царском обиходе тесноты не было. Но жениться на сестре Ивана юный царь не успел, умер от оспы 16-летним.
Брат императрицы Александры Федоровны — герцог Гессенский Эрнст- Людвиг. 1896 г.
Итак, мы находим проявления гомосексуальности в ряде поколений Романовых, иногда множественные. Говорит ли всё это о том, что гомосексуальность в роду Романовых была наследственной? Нет, этого сказать нельзя. Дело в том, что наследственная гомосексуальность мужчин передается, как теперь установлено, по женской линии, от матери к сыну (Клейн 2000: 383). То есть если гомосексуальность в роду наследственная, то у того гомосексуала, который взят за исходную точку отсчета, гомосексуальными родственниками оказываются его дядья и деды со стороны матери или родные братья или племянники со стороны сестры. А так как родство Романовых устанавливается по мужской линии, то проявления гомосексуальности каждый раз имеют разное происхождение, за исключением случаев, когда налицо несколько гомосексуальных братьев. Но даже у кузенов, скажем, Константина Константиновича и Сергея Александровича, генетические истоки гомосексуальности, видимо, разные.
Они могут оказаться едиными, лишь если удастся проследить здесь родство по женской линии. Видимо, в роду матери Никса и Сергея, т. е. жены Александра II Марии Александровны, урожденной принцессы Гессен- Дармштадтской, дочери герцога Людвига II, гомосексуальность присутствует (но тоже не от герцога, а от его жены). Вот и Эрнст Гессенский, брат жены Николая II. тоже был обвинен в гомосексуальности. Под подозрение попадает также и мать К. Р. и Дмитрия — жена Константина Николаевича Елизавета Иосифовна, принцесса Саксен-Альтенбургская. И в ее роду со стороны матери была, возможно, гомосексуальность. Также и в других немецких королевских и княжеских династиях, поставлявших России цариц. Были же там Фридрих II с братом Генрихом, Людвиг II Баварский с братом Отто, и др. Так что гомосексуальность Романовых, там, где она вообще наследственная, приходится признать завозной, импортной.
А вот почва, на которой она расцветала пышным цветом, в России своя. Потому что ни в одной стране не было столь либерального отношения к гомосексуальности, как в России. Здесь судили за это только в случае выхода за все пределы приличий, громкого скандала. И выносили очень мягкие приговоры. Не было русского Оскара Уайлда или даже Поля Верлена. Уж во всяком случае не было русского Эдварда II, низвергнутого и убитого разгневанными подданными, и не было русского Людвига II, обвиненного министрами в сумасшествии, заточенного в замок и там загадочно погибшего. А был Сергей Александрович, убитый совсем по другой причине и оплакиваемый подданными, и был К. Р., «лучший человек России».
По свидетельству одного викторианца, Россия была для него «неким полинезийским островом», где всё позволено (Havelock 1926: 101–208). Всё не всё, вседозволенность была лишь по европейским меркам, но терпимость в вопросах сексуальной морали была для России традиционна. Мудрено ли, что и у Романовых мы находим не только голубую кровь, но и заметные голубые чувства.
Сексуальная революция Михаила Кузмина
1. Из Серебряного века в Железный
Странная фигура — Михаил Кузмин, какая-то фантасмагорическая. Начал печататься поздно, после тридцати, а уже между сорока и пятьюдесятью стали один за другим появляться девять томов его сочинений. Один из виднейших поэтов Серебряного века, явно не пролетарского направления, даже состоял одно время в черносотенном Союзе Русского Народа, и не был большевиками ни выслан, ни расстрелян. Не скрывал своей гомосексуальности, со многими молодыми людьми поочередно жил в любви практически открыто до и после революции. Еще при жизни стал знаменем русских гомосексуалов (по его повести «Крылья» теперь названо Петербургское общество секс-меньшинств). И всё же не пострадал за это ни от царской полиции, ни от советской власти. Более того, официально сдал свой Дневник, описывающий литературные будни и сексуальные похождения за 30 лет, в Литературный Музей как раз в год начала уголовного преследования гомосексуалов — и ничего.
Ахматова, относившаяся к нему очень недоброжелательно, говорила: «Он, вероятно, родился в рубашке, он один из тех, кому всё можно» (Богомолов 1996: 31–32).
Россия на нашей памяти вышла из перспективы прогрессистского подъема по векам — от каменного через бронзовый к железному — и вошла в схему Гесиода: от Золотого века через Серебряный к Железному. Ведущий поэт Серебряного века, Кузмин пережил свою эпоху на два десятилетия и, оказавшись в устрашающем Железном веке, мыкаясь и бедствуя, продолжал писать стихи и даже создал свое самое лучшее произведение «Форель разбивает лед». Он бился об лед, но оледенение, сковавшее страну, было чересчур мощным и длительным. Поэт был практически забыт. Лишь теперь, когда ледники стали быстро таять, появился спрос на его стихи, и он снова занял свое место в литературе и общественной жизни.
По стилю Михаил Кузмин близок к французским символистам: Леконту де Лиллю,
