Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) - Брем Стокер

Сибилла была красавицей, а у этой мертвой женщины была дьявольская улыбка на посиневших разомкнутых губах и леденящий ужас в глазах! Вдруг что-то, натянутое в моем мозгу, казалось, лопнуло; выпустив холодные: пальцы, которые я держал, я громко крикнул:

– Мэвис! Мэвис Клер!

В одно мгновение она была со мной, одним взглядом она поняла все. Упав на колени перед трупом, она залилась горькими слезами.

– О бедная девочка! – рыдала она. – О бедная, несчастная девочка!

Я сумрачно глядел на нее. Мне казалось весьма странным, что она могла плакать о чужих горестях. Мой мозг горел, мои мысли путались; я посмотрел напряженным взглядом, со злой улыбкой, на мою мертвую жену, сидящую прямо и одетую в розовый шелковый пеньюар, отделанный старинными кружевами по последней парижской моде; затем на живое, нежно-сердечное существо, прославленное светом за свой гений, которое на коленях рыдало над окоченевшей рукой, где насмешливо переливались редкостные камни, и, побуждаемый какой-то силой, я дико заговорил:

– Встаньте, Мэвис! Не стойте так на коленях! Идите, идите из этой комнаты! Вы не знаете, чем она была, эта женщина, на которой я женился: я считал ее ангелом, но она была злой дух – да, Мэвис, злой дух! Посмотрите на нее, на ее отражение в зеркале – вы не можете назвать ее красивой теперь! Она улыбается, видите, точно так же, как она улыбалась в прошлую ночь, когда… ах, вы ничего не знаете о прошлой ночи! Говорю вам, уходите! – Я бешено топнул ногой. – Этот воздух осквернен, он отравит вас! Запах Парижа в соединении с испарением смерти достаточен, чтобы породить заразу! Уходите скорей, объявите слугам, что их госпожа умерла, спустите шторы, выставите все внешние знаки благопристойного и фешенебельного горя!

И я начал смеяться, точно в бреду.

– Скажите слугам, что они могут рассчитывать на дорогой траур, пусть они едят и пьют, сколько могут и хотят, и спят или болтают, как подобная челядь любит болтать, о гробах, могилах и внезапных несчастиях; но оставьте меня одного, одного с ней: у нас много есть, что сказать друг другу!

Белая и дрожащая, Мэвис поднялась и стояла, глядя на меня со страхом и жалостью.

– Один? – запнулась она. – Вы не в состоянии быть один!

– Нет, я не в состоянии, но я должен быть, – возразил я быстро и жестко. – Это женщина, которую я любил животной страстью, и на которой я женился – вернее, которую я, как самец, выбрал своей самкой. Между тем мы расстались врагами, и несмотря на то, что она мертва, я хочу провести с ней ночь: ее молчание многому меня научит! Завтра могила и могильщики потребуют ее, но сегодня она моя!

Добрые глаза девушки затуманились слезами.

– О, вы совсем потеряли голову и не знаете, что говорите, – прошептала она. – Вы даже не пытаетесь узнать, как она умерла!

– Это довольно легко угадать, – ответил я быстро и поднял маленькую темную бутылочку с надписью «Яд», которую я уже заметил на туалетном столе.

– Она откупорена и пуста. Что она содержала, я не знаю; но, конечно, будет следствие; люди должны нажить деньги на опрометчивом поступке ее милости! И взгляните туда…

И я указал на несколько листов исписанной бумаги, частью прикрытых кружевным платком, который, очевидно, был второпях брошен на них; там же находились перо и чернильница.

– Там, без сомнения, приготовлено для меня замечательное чтение! Последнее послание умершей возлюбленной священно, Мэвис Клер; наверное, вы, писательница нежных романов, можете понять это! И, понимая это, вы сделаете то, о чем я вас прошу: оставите меня!

Она смотрела на меня с глубоким состраданием и медленно повернулась, чтобы выйти.

– Помоги вам Бог! – сказала она, всхлипывая. – Утешь вас Господь!

При этих словах какой-то демон во мне сорвался с цепи, и, бросившись к ней, я схватил ее за руки.

– Не смейте говорить! – сказал я страстно.

Что-то захватило мое дыхание, я остановился, не будучи в состоянии произнести ни слова. Мэвис глядела на меня испуганно, и оглянулась назад.

– Что такое? – шепнула она тревожно.

Я напрягал все усилия, чтобы сказать; наконец с трудом я ответил ей:

– Ничего!

И я жестом отослал ее. Я думаю, выражение моего лица испугало ее, потому что она быстро удалилась, и я следил, пока она не исчезла; когда она проходила будуар, я задернул бархатные портьеры и запер дверь.

Сделав это, я медленно вернулся к своей мертвой жене.

– Теперь, Сибилла, – громко сказал я, – мы одни, ты и я, одни с нашими отражающимися в зеркале образами – ты мертвая, а я живой! В твоих теперешних условиях ты неопасна для меня. Твоя красота исчезла!

Твоя улыбка, твои глаза, твое прикосновение не могут возбудить во мне страсть! Что скажешь ты? Я слышал, что мертвые могут иногда говорить, и ты должна поправить зло, какое ты мне сделала, ложь, на какой ты основала наш брак, преступление, какое ты лелеяла в своем сердце! Должен ли я прочесть твою мольбу о прощении здесь?

И я собрал исписанные листы бумаги в одну руку, скорее чувствуя, чем видя их, так как мои глаза были прикованы к бледному трупу в розовом шелковом неглиже и драгоценностях, который так упорно созерцал сам себя в зеркале. Я подвинул стул близко к нему и сел, следя за отражением моего собственного страшного лица рядом с лицом самоубийцы.

Вдруг повернувшись, я начал исследовать более внимательно мою недвижимую компаньонку и заметил, что она была очень легко одета: под шелковым пеньюаром была только белая одежда из мягкой тонкой и вышитой материи, сквозь которую был ясно виден античный контур ее окоченелых членов. Наклонившись, я почувствовал ее сердце; я знал, что оно не могло биться, однако мне чудилось, что я слышу его биение. Когда я отнял свою руку, что-то чешуйчатое и блестящее бросилось мне в глаза, и, присмотревшись, я заметил свадебный подарок Лючио – охватывающую ее талию гибкую изумрудную змею с бриллиантовым хохолком и рубиновыми глазами. Она очаровала меня; обвитая вокруг мертвого тела, она казалась живой, и если б она подняла свою сверкающую голову и зашипела на меня, едва бы я удивился. Я опустился на стул и опять сидел почти так же недвижимо, как труп рядом со мной; я опять смотрел, как все время смотрел труп, в зеркало, отражавшее нас обоих, нас, «соединенных воедино», как говорят сентиментальные люди о сочетавшихся браком, хотя, по правде сказать, часто случается, что нет в целом свете двух существ, более отдаленных друг от друга, чем муж и жена. Я слышал крадущиеся движения и подавленный шепот в коридоре и догадался, что некоторые из слуг стерегли и ждали, но мне это было все равно. Я был поглощен страшной ночной беседой, которую я затеял для себя, и так проникся ею, что потушил все электрические лампы в комнате, кроме двух свечей по обеим сторонам туалетного стола. Когда я сделал это, труп стал выглядеть более синеватым и ужасным; я опять сел и приготовился читать последнее послание мертвой.