Разбитая музыка - Стинг

Но мне пришлось заплатить за это немалую психологическую цену. Мне никак не удавалось по-настоящему излить свое горе, поэтому я постоянно носил его внутри. Я не мог плакать, не мог признаться в своих чувствах даже самому себе. Иначе чувства захлестнули бы меня, разрушив с таким трудом выстроенный образ и обнаружив под ним абсолютную пустоту. Вот в каком состоянии я отправился в ноябре 1987 года давать самый большой концерт в своей жизни. Внешне я был по-прежнему непоколебим, но внутренне — сломан. Всю оставшуюся жизнь я буду устранять последствия разрушений.

Эпилог

Через три года после смерти моих родителей мы с Труди поселимся в усадьбе Лейк-Хаус в графстве Уилтшир. От нее не больше мили до аббатства, куда, говорят, ревнивый муж заточил королеву Гвиневеру. Главный дом усадьбы относится к шестнадцатому веку, а к дому прилагается шестьдесят акров лугов и лиственных лесов. Старинные окна усадьбы смотрят на зеленый берег реки Эйвон, по которой проходит извилистая восточная граница владения. Река бежит на юг, к морю, пересекая древнюю лесистую долину. Огромное трехсотпятидесятилетнее буковое дерево всей громадой, от самого основания ствола до тончайших верхних веток, возвышается над домом, как величественный лесной царь.

Дом был построен во времена короля Джеймса II, богатым и влиятельным лесоторговцем по имени Джордж Дьюк, эсквайр. Семейство Дьюк, встав на сторону роялистов во время гражданской войны в Англии, не только оказалось среди побежденных, но и было лишено своих владений вставшим у власти парламентом. После того как к власти пришел Кромвель, семью сослали в Вест-Индию, запретив возвращаться назад. Они покинули место своей ссылки только после Реставрации, когда Чарльз II вернул им утраченный статус и родовое имение. Потомки этого семейства продолжали жить в Лейк-Хаусе до конца девятнадцатого века.

Фасад дома выглядит величественно и довольно эксцентрично со своей двухцветной облицовкой из камня и песчаника, пятью щипцами и двухэтажными эркерами по обеим сторонам от входа. Венчают фасад зубцы с декоративными бойницами. Внутри дом темный, мрачный, продуваемый сквозняками, с хаотично расположенными комнатами, неосвещенными коридорами и скрипучими лестницами. Чувствуется какая-то архитектурная шизофрения между определенностью и гармонией внешнего облика дома и безумно запутанным, загадочным лабиринтом внутри. Неудивительно, что здесь я чувствую себя, как дома.

Воды реки кишат золотистой форелью, которая прячется среди качающегося тростника и водорослей, стелющихся под водой, как утонувшая Офелия у прерафаэлитов. Если идти дальше вдоль берега реки и миновать одиноко стоящий каштан, откроется большой, ничем не занятый луг, обрамленный стеной вертикальных стволов начинающегося сразу за лугом дикого леса. На этом кусочке земли, где пасется несколько одиноких коров, царит странная атмосфера забвения и меланхолии. И когда бы мы с Труди, подобно всем новоявленным землевладельцам, ни совершали обход своей усадьбы, мы редко задерживаемся здесь.

Во время одного из таких утренних обходов мою жену в очередной раз осеняет. Она считает, что нам нужно выкопать озеро. Она говорит, что озеро сделает этот мрачноватый луг более светлым, и, к тому же, в озере можно будет разводить форель. Она намекает мне, что довольно странно жить в Лейк-Хаусе[20] и не иметь озера, и, хотя я педантично напоминаю ей, что англосаксонское слово lake означает «бегущий поток», который действительно есть вблизи усадьбы, ее мысль чем-то привлекает меня.

Мое главное возражение против этого предприятия заключается в том, что оно неизбежно повлечет за собой большой беспорядок. Нужно будет выкопать тонны земли, органично вписать новое озеро в окружающий ландшафт и найти, куда сгрузить вырытую землю. Вдобавок к этому придется собрать множество официальных разрешений на раскопки в столь древней местности, где каждый кубометр земли может таить культурные ценности. На этой территории сотни погребальных курганов времен неолита, а также священных земляных сооружений. Перспектива проходить все необходимые бюрократические инстанции наполняет меня ужасом. Но мою жену не так-то легко испугать, и я по опыту знаю, что лучше доверять ее инстинктам, она же, по какой-то таинственной причине, непреклонна в своем намерении.

Собрать юридические и археологические документы действительно оказывается непросто. Суд выдвигает множество возражений против нашей затеи. Некоторые из них — справедливы, другие — явно безосновательны. Одна серьезная общенациональная газета утверждает, что мы собираемся вырубить целый лес для того, чтобы выкопать на его месте озеро. На самом же деле деревья на этом месте не растут уже несколько сот лет. Возмущенные репортеры подают историю так, словно мы роем бассейн в форме гитары посреди церковного двора, а не скромное озеро на давно заброшенном поле.

Наконец, все разногласия улажены, и суд дает нам разрешение на озеро площадью полтора квадратных акра, которое должно быть выкопано в течение лета 1995 года. Единственное условие властей — постоянное присутствие компетентного археолога на месте работ. Мы с радостью соглашаемся. Следующей ночью я внезапно вскакиваю, разбуженный ужасным сном. Мне снилось, что мы с Труди вытаскиваем из озера раздутое мертвое тело и укладываем его среди камыша. Это потрясающий и жуткий образ. Несмотря на некоторый интерес к психологии Юнга, испытанный мною несколько лет назад, я не склонен до умопомрачения толковать свои сны. Я просто признаю их существование и тот факт, что они могут иметь какой-то смысл, но чаще всего забываю их на следующий же день. Этот сон ничем не отличается от других. Он случайно выплыл из подсознания, и вскоре был вытеснен вихрем дневных событий. Больше я о нем не вспоминаю. Проходит несколько месяцев. Я в Лос-Анджелесе, длинный гастрольный тур по Америке в самом разгаре, когда мне звонит Кети Найт, женщина, которая помогает нам в управлении усадьбой.

— У меня неприятные новости по поводу озера.

— Что такое?

— Пришлось остановить работы. У меня возникает плохое предчувствие:

— Почему? В трубке ненадолго воцаряется нерешительное молчание:

— Рабочие нашли труп! — Что?

— Труп. У меня начинается заикание:

— К-к-кто это?

— Это женщина, жертва ритуального убийства, — Кети начинает говорит тоном следователя по особо опасным преступлениям.

— Что значит ритуального убийства?

Надо сказать, что меня охватывает паника и лихорадочное стремление срочно найти себе алиби, как будто я вот-вот стану подозреваемым в деле об ужасном убийстве.