Дорога на Вэлвилл - Т. Корагессан Бойл

И тут, на грани безумия, Чарли увидел впереди призрак спасения. Он уже терял власть над собой, еще минута – и он бы с воплями помчался куда глаза глядят. И тут он заметил нечто знакомое. Высокое, большое строение в пленке солнечного света, уходящая вверх лестница – на фоне неба она казалась профилем пирамиды. Что же это такое? Это место известно ему! Спеша, спотыкаясь, оглядываясь – нет ли кого поблизости, – Чарли добрался до угла. Перед ним высились развалины фабрики «Мальта-Вита».

Кирпичная громада, стены без крыши, накренившиеся балки, трехэтажные покрытые ржавчиной останки печей, трубы, торчащие за стволами деревьев, – ничего не изменилось с того горестного дня в ноябре, когда он стоял здесь, когда был вбит первый гвоздь в гроб, где покоятся теперь его надежды. Нет, кое-что все-таки изменилось. Перейдя опустевшую улицу, успокаивая колотящееся сердце, сдерживая шаги, стараясь ничем не выделяться – достойный горожанин на воскресной прогулке, – Чарли присмотрелся и понял, что развалины выглядят иначе, можно даже сказать – приятнее. И тут его осенило: весна. Обожженные огнем стены вызывали отвращение и страх, когда торчали из обнаженной почвы, свидетельствуя о тщете земных упований – теперь же их укрыли листья и почки, травы и плющ. Россыпь дикорастущих цветов украсила распахнутые двери, тонкие деревца проросли сквозь щели в полу помещения, служившего прежде для упаковки хлопьев. Шесть месяцев назад это место нагоняло тоску и до глубины души потрясло Чарли – теперь оно могло послужить ему убежищем. Философствовать было некогда – он скрылся за этими стенами и почувствовал себя в безопасности.

Он долго лежал на спине в объятиях сумрака, глядя, как ласточки влетают в гнезда, свитые в печах, и вылетают вновь. Сердцебиение пришло в норму, дневные тени сменялись вечерними. Здесь они не станут искать. Они будут искать на дорогах и в канавах, они окружат вокзал и депо, они будут рыться в мусорных кучах позади «Красной луковицы» и выставят пост возле ветхого домишки, где он жил в последнее время. А кто обратит внимание на эти руины? Кто вспомнит об их существовании? Самый Большой Маленький Город Америки предпочитает не замечать это бельмо на своем глазу, этот памятник поражения.

Сейчас Чарли в безопасности, но что же дальше? Руки закованы, до Нью-Йорка тысяча миль, ни документов, ни денег, ни часов, ни еды. Он уже проголодался, его внутренности сводил жестокий острый спазм. С утра он съел в «Таверне Поста» яйцо с гренками – мысли об ожидающем его блистательном будущем лишали аппетита, а ту набивку для матрацев, что подавали к ланчу, Чарли лишь поковырял вилкой. Ланч! От этого воспоминания пульс вновь участился, а к горлу подступил горячий комок. Как все изменилось с утра! Все, что представлялось чистым золотом, обратилось в навоз. Неужели только сегодня утром? Казалось, с тех пор миновали годы.

Солнце крепко держало беглеца в своих объятиях, нежило его, убаюкивало. Незаметно он задремал. Когда Чарли проснулся, ему показалось, что спал он недолго – солнце неподвижно висело над стеной. Вероятно, было около шести часов. Ничего не изменилось за это время. Он все так же закован в наручники, голоден, в бегах. Выйти отсюда можно будет лишь под покровом ночи и с одной только целью – забраться в какой-нибудь гараж и раздобыть молоток и стамеску.

Но что это?

Чарли прижался к земле. Затаил дыхание.

Голос. Человеческий голос, хриплый, срывающийся. Разговаривает сам с собой – нет, скорее поет:

Птицы поют,Цветочки цветут,Летний вечер так тих.Закончив дневной урок,Спеши скорей на лужок:Там жизнь – что прекрасный стих.

Надтреснутый, пьяный, непристойный голос выкрикивал строки, выворачивал их наизнанку, выбивал из них душу. Небольшая пауза – и он вновь твердит те же слова, и во второй раз, и в третий. Чарли лежал, окутанный коконом страха, не смея дышать. Только при четвертой декламации он начал соображать, как повернулась его судьба. Его слух услаждал не обычный концерт безвестного пьяницы – нет, то был Джордж. Джордж! Конечно же. За его комнату перестали вносить плату, миссис Эйвиндс-доттер выбросила его на улицу, и он вернулся в свой дом – разрушенную печь. Разумеется. Куда еще он мог пойти? Эта мысль укрепила Чарли, вдохнула в него новую жизнь. Джордж его выручит. Во всем этом Богом проклятом, помешавшемся на деньгах, сверхправедном городишке лишь одно существо способно прийти на помощь отверженному – Джордж. Чарли осторожно выбрался из своего убежища и на цыпочках, обходя валявшийся на полу мусор, направился к певцу. Джордж пристроился высоко на обломках какого-то механизма, зажав между ног бутылку, задрав лицо к солнцу.

– Там жизнь – что прекрасный стих! – орал он, завывая на каждом слове, будто сучка в охоте, и сопровождая пение смехом.

– Джордж! – шепотом окликнул Чарли. – Джордж Келлог!

Джордж сперва не отреагировал. Чарли подумал было, что тот его не слышал, но вот фигура с опущенными плечами, в рваном плаще начала медленно поворачиваться на своем постаменте – это был старый ржавый муфель. Черные глаза и впалый рот сложились в гримасу легкой издевки.

– Чарли Оссининг! – произнес он так, словно ожидал его появления.

Чарли шагнул вперед, поднял руки, туго натянув цепь наручников. Солнце стояло прямо над головой, едва не цепляясь за верхушки деревьев.

– Я в беде, Джордж, – сказал он.

– Все в беде! – хрюкнул Джордж и вновь рассмеялся пьяным, лающим смехом, повергшим Чарли в ужас. Все его надежды связаны с сумасшедшим, пьяницей, алкоголиком. Джордж не станет помогать ему, как не стал бы он помогать и своему отцу.

– Это сделал твой отец! – повинуясь внезапному наитию произнес Чарли. Он не шевелил руками. Стоял, молча взывая к Джорджу, цепь множеством отдельных бликов отражала лучи солнца.

На лице Джорджа обозначилось совсем иное чувство. Больше никаких следов насмешки, рот еще больше сжался. Соскользнул с большого металлического цилиндра, крепко сжимая рукой горлышко бутылки.

– Что ты сказал? Мой отец? Этот добрейший человек, этот Святой-на-Горе? – слегка покачиваясь, Джордж запрокинул голову и сделал очередной глоток. Чарли боролся с нетерпением и гневом. Когда же, наконец, с него снимут наручники?

– Держи, – Джордж протянул ему бутылку, – тебе надо выпить.

Что было делать – не отказываться же? Джордж ухмылялся, открывая сгнившие до корней зубы, зловонное дыхание и миазмы, исходившие от его тела, плотно окутали Чарли, бутылка призывно покачивалась. Потакай ему, – напомнил себе Чарли, – потакай во всем. Принял бутылку – объемом в пинту, наклейка ему незнакома, – отхлебнул. По телу сразу же разлилось тепло, свидетельствовавшее о присутствии алкоголя в этом напитке, но было в нем и что-то еще, какая-то горечь, земная, древесная, приглушавшая вкус спирта. Чарли втянул в себя еще глоток – одобрительный кивок со стороны Джорджа, посверкивающие глаза – и понял, как он нуждался в выпивке.

– Господи! – выдохнул он.

Джордж оскалился не хуже покойника.

– У меня там под печью припрятан целый ящик этого добра. Мы сегодня напьемся до беспамятства, Чарли, – мы с тобой, только ты да я. – Он отобрал бутылку, задрал подбородок, двигая кадыком. – Я праздную, – продолжал он, вытирая рот чудовищно грязной рукой. – Отмечаю последний свой день в Бэттл-Крик.

Чарли стоял под круглым, сочным, как дыня, закатным солнцем, руки его были скованы, мысли путались, затуманенные алкоголем. Он вновь потянулся за бутылкой – а что ему оставалось?

– Знаешь, Джордж, мне бы надо избавиться от этих наручников, – напомнил он, делая большой глоток. И тут, ни с того ни с сего, залился смехом. Забавно все это вышло.

– Конечно, – как-то рассеянно подтвердил Джордж. – А почему ты не спрашиваешь меня, куда я отсюда отправлюсь?

– Куда?

Желтые остатки зубов, вонючее дыхание, высокий, пронзительный, как собачий лай, смех:

– Не знаю. Но будь я проклят – я и дня не останусь в этой грязной дыре. – Его повело вбок, но Джордж удержался на ногах. – Надо нанести еще один визит, прежде чем я уеду, – пробормотал он. Взгляд его прояснился, оледенел. – Говоришь, это мой отец сделал? – пробормотал он, дотрагиваясь до наручников и одним быстрым движением вырывая у Чарли бутылку.

Объяснения заняли некоторое время. Хотя Чарли старался подавить страх и ярость и рассказывать как можно проще, приятели успели наполовину распить и вторую бутылку, прежде чем Джордж полностью оценил роль своего приемного отца в постигшей Чарли катастрофе. В течение некоторого времени Чарли продолжал свой рассказ, а Джордж слушал молча, лишь иногда вставляя ругательство. Он пристально смотрел вдаль. Тени сгущались, стены разрушенной фабрики словно становились ниже, последний луч солнца запутался в деревцах, разросшихся на полу упаковочного цеха. Бывшие компаньоны вытянулись бок о бок в мягких сорняках. Чарли закончил свою повесть, повисло долгое молчание. Чарли отхлебнул из бутылки. Наконец Джордж сел, кашлянул в кулак и заметил: