Сын Толстого: рассказ о жизни Льва Львовича Толстого - Бен Хеллман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В августе 1938 года шведская полугодовая виза истекает, Льву приходится вернуться в Париж на Монпарнас. Настроение мрачное. Доходов не предвидится. Воспоминания он пишет на русском, но в расчете на французское издание. Перевод, как выясняется, будет стоить четыре тысячи франков. Это большая сумма, собрать ее можно единственным способом – выиграть. Лев играет – и проигрывает. В кармане остается только восемьдесят франков. Стыдясь, он признается в собственной неразумности Ките, с которого берет обещание не рассказывать об этом никому. «Я хуже моих девочек, – признается Лев, – точно мне три года». Кита немедленно отправляет отцу сто крон. Лев благодарит и обещает, что отныне об игре даже думать не будет. И «долг» выплатит сразу же, как только получит гонорар за отправленные в Америку статьи. В конце письма Лев просит «таинственные и неведомые силы, руководящие нашими судьбами» указать ему путь.
Без французского гражданства рассчитывать на пенсию во Франции Лев не может. А в Италии? Вдруг ему все-таки удастся извлечь пользу из знакомства с Муссолини? В сентябре Лев пишет итальянскому диктатору и просит выделить ему ежемесячную пенсию и позволить провести в Италии последние годы жизни. Ответа нет. У Льва рождается совершенно абсурдная мысль. Что если ему присудят Нобелевскую премию! Ките поручено выяснить, кто может номинировать на премию и куда нужно отправлять произведения. Может быть, Лев имеет в виду Премию мира? Или его вдохновляет и ослепляет Роже Мартен дю Гар, прошлогодний нобелиат по литературе? Дю Гар не раз упоминал, как важен для него Толстой. За церемонией в Стокгольме Лев следит, слушая радио. К поздравлениям дю Гару прилагается просьба о помощи. Это дело оказывается выигрышным! Француз демонстрирует готовность и желание спасти сына любимого Толстого, оказавшегося в «крайне сложной ситуации», и выписывает чек на тысячу франков.
Готовых статей и рассказов у Льва нет. Предложения прочесть лекции интереса не вызывают. Но – наконец-то – у него заказывают бюст! Работа, которая выполняется по фотографии, занимает Льва на несколько недель и на какое-то время облегчает его положение. Мысль стать торговцем оружием приходится во всяком случае отбросить. Равно как и идею найти состоятельную спутницу жизни. Лев уже не в том возрасте, да и условия жизни у него сейчас не лучшие. Осознавать это горько.
Приближается страшная война. Лев ощущает это на себе. Все советуют ему уехать из Парижа. Лев соглашается. Ему обязаны разрешить пребывание в Швеции. Только там он обретет душевный покой, только там избавится от безнравственности. И возможно, что-то заработает. Потому что он определенно не желает быть обузой. Или как-либо усложнять карьеру Киты. В ноябре 1938 года Лев покидает Париж и Францию.
Швеция – навсегда
Итак, решение принято. Последние годы жизни Лев проведет в Швеции, в безопасной и, как он говорит, «здоровой и первоклассной по культуре» стране. Петя и Астрид пригласили его пожить в Симмельсберге.
Сестра Татьяна спешит поделиться с Сергеем радостным поворотом событий:
Лëва уехал в Швецию, как он пишет, «навсегда». Но с ним никогда нельзя знать, что он сделает завтра. Я о нем только спокойна, когда он в Швеции. Там ему сыновья не дадут голодать, как часто ему приходилось в Париже.
Одновременно остается проблеск тревоги. Татьяна слишком хорошо знает Льва. В более позднем письме в Москву она опишет брата так:
…беспутный Лëва, беспокойный, бестолковый, бестактный, вечно жалующийся на жизнь. В тягость всем тем, с кем живет, – в данное время сыновьям, у которых по очереди живет и которые его терпят, но, я думаю, не любят.
Последнее, конечно, ее собственные предположения.
Но есть и те, кто ценит возможность встретиться со Львом. В их числе журналистка Марика Стьернстедт, которая в начале 1939 года приглашает Льва в Стокгольм на интервью для Vecko-Journalen. К России Стьернстедт питает особый интерес. Четыре года назад вышла ее книга Ryskt («Русское»), рассказывающая о поездке в Советский Союз. Встреча с одним из детей Толстого становится для нее сильным впечатлением. «Мне это снится?» – думает она, наливая гостю чай. Изящный, элегантный, держащийся непринужденно, Лев сидит за столом в ее гостиной.
«Как основатель шведской ветви рода Толстых я, строго говоря, просто вернул близких на их прародину, – говорит Лев с легкой улыбкой. – По линии бабушки по отцу через княжну Волконскую я прямой потомок Рюрика, первого скандинавского правителя Руси». Льву нравится эта сомнительна версия, он настаивал на ней, еще когда впервые приехал Швецию. Сейчас она поддерживает его право прожить здесь последние годы.
Стьернстедт подробно описывает улыбку Льва: мудрая, печальная, немножко озорная. Не шведская, не русская, не французская, скорее того редкого рода, который можно назвать «улыбкой гражданина мира».
Лев продолжает: «Мне, к слову, было бы приятно получить возможность остаться в стране и тоже стать „шведом“. В Европе нынче климат суровый, а я превыше всего ставлю покой и созерцание». Россию он покинул в 1918 году, но дает понять, что хочет оставить тему родины без комментариев. «О политике я больше не говорю, – Лев делает отвергающий жест. – Сейчас на первом плане другое… Я всегда считал своим настоящим делом скульптуру и особенно портретные бюсты, которых сделал достаточно и, в частности, для многих шведов. Я был вполне успешен, мне так кажется». После чего с улыбкой добавляет: «Мне пока не более семидесяти, вспомните художника Лильефорса, который продолжал писать картины и в восемьдесят! Это пример для подражания».
К чаю Стьернстедт угощает купленными в русской булочной на Карлавэген пирогами и клюквой в сахаре, русским деликатесом. Лев в восторге: «Нет, я определенно не ел этого лет пятьдесят! Замечательно!» – «Вы от этого помолодеете», – говорит Стьернстедт. – «Ça, vous pouvez l’écrire, так и напишите», – отвечает Лев, и оба смеются.
Журналистке Лев кажется скромным и непритязательным человеком. И тем не менее интервью проходит нелегко. На многие вопросы он отвечает осторожно и обтекаемо, но упоминает о работе над мемуарами и книгой,
