Лунный нетопырь - Ольга Ларионова

Только тогда ступени не были голубыми.

Грохот сшибающихся клинков отрезвил ее — противники отдохнули. Двуручный пудовый меч Пыметсу взлетал над низколобой башкой своего хозяина с легкостью страфинова пера — и обрушивался с неумолимой тяжестью парового молота. Мимо. Если бы терраса была вымощена обычным желтым золотом, то она давно была бы вспахана вдоль и поперек. Но дар Лронга был словно заколдован в своей неуязвимости, под стать неутомимым бойцам.

С первой же секунды возобновившегося поединка Юрг начал отступать к краю по извилистой траектории, скользя по полированным плитам, точно по паркету — впрочем, нет, так могло показаться только невнимательному глазу. Скользил-то именно Пы, а движения командора были просто расчетливо плавны, они утомляли и усыпляли одновременно, и если землянин в любой момент мог остановиться как вкопанный, то джасперянин проезжался, как по льду, а потом еще наступал на хрустальный шарик и бухался на спину, точно гигантский навозный жук, сопровождаемый молодецким гоготом дружины, что делало его бешенство уже запредельным.

Теперь уже окончательно стало ясно: командор не хотел кровавой развязки, смерть была бы неадекватным наказанием за воровство; вот позор — дело другое. И все шло к тому. Пыметсу был обречен уже хотя бы потому, что белые десантные сапоги командора, пригодные для любых условий, впечатывались в голубое покрытие намертво, а вот подметки из носорожьей шкуры незадачливого рубаки несли его, как по зеркалу. На дальнейшее, в сущности, можно было уже и не смотреть.

Принцесса прислонилась к глянцевитой прохладной колонне, мысленно поминая всех троллей, локков, шерушетров и джаяхуудл. Душистое полуденное марево поднималось над роскошными Асмуровыми садами, мерный звон оружия казался боем часов, отсчитывающих бесконечность…

Ее вернула к действительности не разом наступившая тишина, нарушаемая лишь беспомощным лязгом меча, прыгающего вниз по лестнице, и даже не грязная брань, изрыгаемая его неуклюжим хозяином, который головой пересчитывал ступеньки следом за собственным оружием.

Неожиданностью было оглушительное «Уй!!! — оф-ф-ф…», прозвучавшее, точно вулканический выхлоп — и Паянна, оседая, как будто из нее выпустили воздух, растянулась на ступенях, вторя своему подопечному.

Никто уже не обращал внимания на бывшего сотоварища — Эрм и Флейж с двух сторон бросились к старухе, а она отталкивала их, причитая: «Оханьки мне, карачун пришел…»

— В замок ее, и лекаря! — гаркнул командор, уже забывший о поверженном противнике, вместе с мечом необратимо потерявшем все перспективы на придворную должность, власть и почет.

— Да ни в жисть! — завопила воеводиха. — Токмо к сибиллушке меня, под солнышко незакатное, что светит всем равно!

Что-то голос был слишком зычен для немощной старицы.

— Воля твоя, — пожал плечами командор, кивая Флейжу.

— И с превеликим удовольствием! — Тот, не мешкая, подхватил страдалицу под локотки и легонько подкинул — через ничто . «Помни про солнышко-о-о…» — повисло над цветущими садами, словно след от злой падучей звезды.

Исполнилось слово командорово: одной громадной черной вороной стало на Джаспере меньше, и как будто сделалось легче дышать.

Флейж отер руки о бархатные штаны, глянул сверху на несостоявшегося верховного судью, который, забыв про потерянный навсегда меч, на четвереньках карабкался вверх по ступенькам. Процедил сквозь зубы:

— Ну что, кабан вонючий, как был ниже всех, так внизу и остался.

Командир поморщился: пинать лежачего, даже словесно, он своих дружинников не учил. Но и Флейжа можно было понять: ведь пятно подозрения в предательстве лежало на всех дружинниках с того самого дня, когда на Игуане непостижимым образом появился венценосный крэг — и вот только сейчас паршивая овца в их стаде наконец-то определилась.

— Все свободны, — заключил Юрг, обрывая висевший лоскутьями рукав и обтирая им меч. — Finita la commedia.

Но этой эпической фразе не суждено было стать финалом.

Непонятные для окружающих слова прозвучали как заклинание, и в ответ им раздался рев, в котором уже не было ничего человеческого:

— Так славься же ты, солнце незакатное, для которого все равны!!!

Точно каменная глыба из стенобитной катапульты метнулась снизу туша, звенящая рваной кольчугой, и надвинулась на командора, сгребая его в медвежьи объятия…

… и в следующий миг не стало обоих.

Только тысячеголосый птичий грай падал черными хлопьями с вышины на лазурное золото — это неистовствовали торжествующие крэги всего Джаспера.

Жесткий изжелта-белый мох и липкий, непробиваемый туман. Лежа ничком, она даже не была уверена, что находится на Игуане — а не все ли равно, где? Все. Совсем одна на всем белом свете.

Беспамятства не было, а навалилась полная отрешенность от всего прошлого, настоящего и будущего. Сколько это продолжалось, непонятно. Потом начало пробиваться что-то крохотуленькое, жалкое, каждый раз начинающееся с «а если бы…» Она гнала одну мысль — заползала другая. Если бы неуемный краснобай Флейж не отвел душу над этим подонком…

И если бы судейский сынок не оказался мразью, для которого одно утешение — сквитаться любой ценой. Не получилось мечом, так вспомнил про то, как останки венценосного крэга нашли свое последнее пристанище в солнечной огненной купели.

Только ведь не вспомнил бы этот тугодум про солнце, если бы…

Если бы не Паянна. Напомнила. Да еще, каким зычным басом! Вдовая воеводиха, вернувшаяся из весенних краев…

Откуда, между прочим, никто из ветеранов не возвращается — прямо там и помирают, и кидают их в топлую землю, не уповая на милость теплолюбивых анделисов. Так что опознать ее было некому.

Мимолетные догадки и замечания, которые мона Сэниа как-то не удосуживалась собрать воедино, сейчас припомнились разом и выстроились неразрывной цепочкой.

Безвременно почившие воевода и четверо сыновей — никому, тем более доверчивому Лронгу Справедливому, и в голову не пришло проверить, так ли это. Со времен опалы «травяной рыцарь» не был общителен — скорее нелюдим. Как и Рахихорд. Но ведь никому, как ей, удалось втереться к ним в дом, как она сама говаривала, «в одночасье».

А она много чего говаривала. Чересчур. Все эти бесчисленные, с особым смаком выговариваемые «шустрики», «надыть», «карачун», «кидых»…

Потом, само появление ее здесь — не удивительно ли, как кстати отправился в лучший мир оставленный на ее попечение опальный рыцарь Рахихорд, едва принцесса высказала пожелание взять воспитательницу для сиротки Фирюзы? Совсем, как и верховный судья Тсу, отдавший ледяным троллям небезгрешную душу сразу же после прилета в свой дом зловещей гостьи.

И неуемная зависть к перелетному дару, внезапно открывшемуся у Харра… Кстати, что-то он бесследно исчез после того, как заявил о намерении посетить весенние края, где ему могли бы поведать, что ни о какой воеводихе Паяние слыхом не слыхали.

И настойчивые советы самой моне Сэниа — стать королевой Первозданных островов, а затем и правительницей всего Джаспера… Ну а мудрой тихрианке, разумеется, отводилась бы при ней роль «правой руки». Для этого и всего-то надо было убрать двух человек — короля Алэла и командора Брагина.

С королем было совсем просто: вовремя подвернулись откопанные пестрые кости, одного взгляда на которые хватало, чтобы представить себе вид допотопного чудища. Почему у нее самой не возникло никакого подозрения, когда она увидела водобоязненную воеводиху, только что вылезшую из моря? Ведь недаром мохноногий свянич каждый раз при ее появлении спасался, куда только мог заползти.

А свяничи, как говорил кто-то из Алэлова семейства, боятся только одного: оборотней.

И это привычно повторяемое: «я служу верно»…

— Лронг! — вскрикнула она, поднимаясь на ноги. Нет, не одна она была на белом свете — оставался еще верный и надежный друг. Единственный настоящий друг.

И сейчас он был в опасности, потому что колдун вернулся на Тихри, и еще неизвестно, в каком обличье…

— Лронг! — повторила она, влетая в походный шатер тихрианского князя.

Он сидел за простым столом, склеивал куски какой-то древней рукописи. Вскочил. Хотел броситься ей навстречу — и остановился: такой он ее никогда не видел. Даже в самые страшные для нее дни, когда она, обезумев от горя и ярости, металась по всей Оцмаровой дороге, разыскивая похищенного сына.

Парчовое платье в клочьях мха, смуглая рука побелела, мертвой хваткой стискивая боевой меч. И незнакомые глаза — черные. Пустые.

— Где Паянна? — В голосе нежданной гостьи — оружейный металл.

Не медля ни секунды князь хлопнул в ладоши — полог на двери откинулся, вместе с привычным стариковским запахом возник сибилло, в неизменной своей хламиде из черно-белых облезлых шкурок.