Братья Ашкенази. Роман в трех частях - Исроэл-Иешуа Зингер

— Но при социализме не будет классов!

— Фантазии, молодой человек! Эти два класса, враждебных класса, будут существовать всегда. Рабочие и образованные бездельники. Трудящиеся не более чем солдаты в борьбе, которую ведут между собой интеллигенты. Так было во времена Французской революции. Интеллигенты Робеспьер и Дантон яростно боролись между собой за власть, а простые люди проливали свою кровь в этой битве. То же самое мы имеем теперь и в России. И задача рабочих, образованных рабочих, — выйти из чужих войн и объединиться ради собственной борьбы, за свои и только свои интересы. Понимание этого оторвало меня, человека из народа, от интеллигентов, противопоставило меня им. Так же должны поступить все сознательные рабочие, и уверяю вас, вы всего достигнете. Никто не устоит против вас в вашей справедливой борьбе.

Арестованный сидел, еле сдерживаясь. Он мог бы многое сказать Коницкому. Но полковник не дал ему говорить. Он перешел от политической дискуссии к личной теме.

— Послушайте, молодой человек, — продолжал он тихим бархатным голосом. — Я знаю вашу жизнь. Могу рассказать вам ее, как по книге, потому что я прошел тот же путь. Интеллигенты втянули вас в борьбу разговорами о равенстве и братстве. Но как выглядело это братство в ваших рядах? Они, вожди, сидели за границей и принимали резолюции. А вас, рабочего, запихнули в подпольную типографию, где вы месяцами жили без свежего воздуха, без общества, оторванный от близких, от собратьев по труду, от родителей, от всего мира. Вас томили вечный страх и беспокойство, вы были изолированы, погребены заживо, ваше подполье было хуже самой мрачной тюрьмы.

— Интеллигенты тоже так жили.

— Вы имеете в виду свою партнершу, выдававшую себя за вашу жену. Но давайте не будем об этом. Я не хочу причинять вам боль…

Арестованный подпрыгнул на месте.

— Что вы имеете в виду? — крикнул он. — Что?

— Ничего, — сказал полковник с загадочной улыбкой. — Лучше оставим эту тему.

Арестованный буквально лез из кожи. Полковник не переставал таинственно и сочувственно улыбаться в усы.

— М-мда, — протянул он, барабаня пальцами по письменному столу, — как же невероятно наивен и доверчив наш человек, как ловко интеллигенты ловят его в свои сети… Они читали вам проповеди о морали, об исключительно товарищеских отношениях, которые должны поддерживать партийцы независимо от пола… Одни лишь чистые идеи объединяют их, хе-хе-хе. Не так ли?

Арестованный извивался, как змея.

— Мы муж и жена.

— Не говорите глупостей, — возразил полковник. — Вы же не считаете меня дураком… Знаю я таких супругов на конспиративных квартирах. Вы были мужем и женой для дворника. Но когда вы оставались одни, она держалась на расстоянии, не подпускала вас к себе, избегала, как свойственно интеллигенткам избегать тех, кто ниже их, рабочих. С людьми своего класса она не говорила о морали, о чисто дружеских отношениях. Там были другие отношения, совсем другие…

Арестованный вышел из себя.

— Ложь! — закричал он, забыв о своей трусости.

Полковник рассмеялся. Он смеялся громко, во всю глотку.

— Не тяните меня за язык, — загадочно сказал он. — Они относятся к вам намного, намного хуже, чем вы к ним. Вы их рабы, слепо преклоняющиеся перед ними, готовые выстоять несмотря ни на какие страдания, хранить тайну во что бы то ни стало. А они отворачиваются от вас, выдают вас, потому что боятся страданий, потому что их изнеженные тела не выносят побоев… Я знаю, что вытерпел такой человек, как вы, постоянно находясь в квартире с девушкой, которую он любит, по которой сходит с ума. Притворяться мужем, но держаться поодаль, преодолевая себя, пряча страстные взгляды… Видеть со стороны любимой отвращение, скрываемое под маской морали… В то время как «святая» соратница по борьбе предается грешной любви с руководителями… Они смеялись над вами… Издевались…

— Вы не имеете права! — воскликнул арестованный.

— Возможно, но у меня есть любовные письма, найденные во время обыска среди бумаг вашей «жены». Очень интересные письма, очень…

Он открыл ящик письменного стола, вытащил какой-то лист и тут же вернул его на место.

— К сожалению, я пока не могу познакомить вас с интересными подробностями жизни этой дамы, а также многих других ваших идолов. Еще слишком рано. Может быть, когда-нибудь, при случае. И тогда мне будет легче вас убедить… К тому же наш сегодняшний разговор был сугубо личным, а не служебным. В заключение призываю вас подумать над моими словами.

Арестованный сидел с низко опущенной головой. Коницкий продолжал тоном преданного отца, который вынужден наказывать своего сына.

— Помните, что тому, кто стоит перед открытой дверью, нет необходимости прошибать лбом стену, — тихо увещевал свою жертву полковник. — Отделите вашу борьбу за кусок хлеба от стремления сложить голову за пустые интеллигентские интересы. Тогда нам не придется вести войну друг против друга.

— Но вы же нас бьете, вы стреляете в наши демонстрации!

— Это потому, что вы позволяете интеллигентам вас обманывать, — объяснил полковник Коницкий.

Арестованный хотел сказать что-то еще, но Коницкий остановил его.

— Было очень приятно познакомиться, — свернул беседу полковник. — Надеюсь, мы еще увидимся. Всего доброго, спокойной ночи…

Жандармы отвели арестованного в очень чистую и удобную камеру. Они принесли ему поесть, но узник не прикоснулся к еде. Он не мог есть и не мог сомкнуть глаз даже на минуту.

Рассуждения полковника на политические темы буравили его мозг, как черви, язвили сильнее, чем намеки на личную жизнь.

Неужели товарищи и впрямь выдали его? — напряженно думал он. Если нет, то откуда полковнику известны мельчайшие детали его жизни? Все правда, все именно так и было. Как же он узнал?..

Арестант уткнулся головой в набитую соломой тюремную подушку и горько проплакал всю ночь.

Глава двадцать вторая

Лодзь оживилась.

Война на Дальнем Востоке закончилась. Большая Россия снова распахнула двери перед купцами, комиссионерами и коммивояжерами. Заказов поступало много, и фабрики работали спешно, в две смены.

Забастовки прекратились. В городах и селах по всей Российской империи теперь было много демобилизованных солдат. Вместо японских язычников они били революционеров, врагов царя. Власть была отобрана у полиции и передана военным комендантам, как на фронте. В русских городах полиция собирала проституток, пьяниц, бродяг, бежавших из тюрьмы преступников в устроенных для них чайных, где висели парадные портреты императора и императрицы, а приставы, полицейские агенты и попы именем Божьим призывали уголовников и оборванцев бить жидов, революционеров и забастовщиков. Длиннобородые священники в длинных одеяниях и с распятиями в руках, черные монахини с горящими восковыми свечами, толстые рестораторы, рыночные торговки, переодетые жандармы, уличные девки, калеки, сумасшедшие, люмпены маршировали по улицам, распевали церковные песнопения и гимны, надрывали глотки, грабили, калечили и убивали в еврейских кварталах.

В Литве и Белоруссии вооруженные солдаты нападали на евреев и присоединялись к грабителям во время погромов; сопротивление еврейской самообороны подавлялось. В польские города привозили бородатых кацапов на железнодорожные работы и настраивали их против евреев, врагов церкви и государя-батюшки. Тюрьмы были полны рабочих, арестованных за участие в забастовках и революционной борьбе. По причине нехватки мест арестантов сажали в казармы, даже в гарнизонные церкви. Военные трибуналы работали быстро, впопыхах. По ночам в тюремных дворах строили виселицы. В каждом пассажирском поезде были зарешеченные вагоны, битком набитые высылаемыми в далекую Сибирь.

В городах и местечках евреи постились, пытаясь предотвратить погромы, читали покаянные молитвы, жертвовали деньги на поддержание вдов и сирот. Вместо ахдусников бимы в синагогах снова заняли магиды и раввины. Они призывали вернуться на Божьи пути, молиться, соблюдать заповеди, быть покорными царю земному и его законам. Отцы опять держали детей в узде. Время от времени ахдусники еще давали о себе знать: развешивали на стенах прокламации, а то и выходили на улицу с красным знаменем. Но повести за собой людей им удавалось редко. Революционно настроенная молодежь из состоятельных семей отбросила детские фантазии, в которые по горячности слишком уж погрузилась в предыдущие годы. Одни вернулись в университеты, готовиться к карьере. Другие удачно женились, занялись коммерцией, открыли фабрики, мастерские. Девушки искали женихов или же крутили свободную любовь с бывшими революционерами, гуляли, пили. Многие бежали за границу, в Америку, Аргентину. Революционные вожди уехали в Швейцарию, где вели жаркие теоретические споры в студенческих комнатушках. Некоторые остались в тюрьмах, в Сибири.