Звездный путь (сборник). Том 2 - Джеймс Блиш

— Входи, — наконец произнесла она тем же тоном, затем посторонилась, и я вошел внутрь. Дверь плавно закрылась за мной.

Я осмотрелся, и меня на мгновение шокировало то, что я увидел. Комната в серых тонах, ничуть не больше, чем та каюта первого класса, которую я занимал на корабле по пути сюда.

— Почему ты живешь здесь? — взорвался я.

Она равнодушно посмотрела на меня.

— Это дешевле, — безразлично ответила она.

— Но тебе не нужно экономить деньги! — воскликнул я. — Я уже устроил дело с твоим наследством от Матиаса — обо всем этом было договорено с кассидианином, работавшим на Земле, чтобы передать средства тебе сюда через его семью. Ты хочешь сказать, — такая мысль никогда не приходила мне в голову, — что здесь у тебя были какие-то помехи? Разве его семья не платила тебе?

— Да, — достаточно спокойно произнесла она. — Но есть еще и семья Дзйва, о которой тоже надо побеспокоиться.

— Семья? — я тупо уставился на нее.

— Младший брат Дэйва еще учится в школе — впрочем, это не имеет значения.

Она по-прежнему стояла, не предложив сесть и мне.

— Это слишком долгая история, Тэм. Зачем ты приехал сюда?

Я уставился на нее.

— Эйлин, — умоляюще произнес я. Она ждала.

— Послушай, — сказал я, хватаясь как за соломинку, за тему в начале нашей беседы, — даже если ты и помогаешь семье Дэйва, в этом больше нет никакой проблемы. Теперь я полноправный член Гильдии, Я могу помочь тебе любыми средствами, сколько бы тебе ни понадобилось.

— Нет.

Она покачала головой.

— Но, во имя небес — почему? Я говорю тебе — у меня есть неограниченный…

— Я ничего не хочу от тебя, Тэм, — сказала она. — И все же спасибо. Мы прекрасно справимся; семья Дэйва и я. У меня неплохая работа.

— Эйлин!

— Однажды я уже попросила тебя, Тэм, — произнесла она, по-прежнему не двинувшись с места. — Зачем ты сюда приехал?

Если бы она обратилась в камень, и то в ней не было бы столь большой перемены, как в сестре, которую я знал. Больше она не была человеком, которого я знал. Теперь она была для меня абсолютно чужой.

— Повидаться с тобой, — ответил я. — Я думал, что ты, наверное, хотела бы узнать…

— Я все знаю об этом, — ответила она, по-прежнему без намека на эмоции. — Мне все об этом рассказали. Они сказали мне, что ты тоже был ранен, но сейчас с тобой все в порядке, не так ли, Тэм?

— Да, — в отчаянии произнес я. — Но не совсем. Мое колено все время побаливает и не гнется. Врачи сказали, что оно таким и останется.

— Это плохо, — произнесла она.

— Черт побери, Эйлин! — взорвался я. — Не стой просто так, разговаривая со мной, словно ты меня не знаешь! Я ведь твой брат!

— Нет. — Она покачала головой. — Единственные родственники, которые у меня теперь есть, и единственные, кого я теперь хочу иметь — это семья Дэйва. Они нуждаются во мне. Ты же не нуждаешься, да и никогда не нуждался, Тэм. Ты всегда жил для себя, только для себя.

— Эйлин! — снова умоляюще произнес я. — Послушай, я знаю, что ты должна винить меня — хотя бы частично — в смерти Дэйва.

— Нет, — ответила она. — Ты не можешь изменить то, что уже случилось. Это был мой собственный просчет. Все эти годы я пыталась убедить себя, что ты — не такой, каким кажешься на самом деле. Я думала, что в тебе было что-то, до чего Матиас так и не добрался, что-то, чему нужен лишь шанс, чтобы проявиться. Именно на это я рассчитывала, когда попросила тебя принять решение насчет Джэми. И когда ты написал, что собираешься помочь Дэйву, я была уверена, что то, что в тебе все-таки было, наконец-то проявится. Но, к сожалению, я ошибалась в обоих случаях.

— Эйлин! — вскричал я. — Это не было моей виной, что мы наткнулись на сумасшедшего. Может быть, я должен был поступить иначе, но я пытался заставить его покинуть меня, после того как меня подстрелили, однако он не захотел. Разве ты не понимаешь, это не было полностью моей виной!

— Конечно же, не было, Тэм, — произнесла она. Я уставился на нее.

— Бот почему я не виню тебя. Ты не более ответственен за свои поступки, нежели полицейская собака, которая обучена атаковать всякого, кто бежит. Ты как раз то, что из тебя сделал дядя Матиас — ты УНИЧТОЖИТЕЛЬ. Это не твоя вина, но это все равно ничего не изменит. Несмотря на всю борьбу, которую ты с ним вел, учение Матиаса об УНИЧТОЖЕНИИ наполнил тебя до краев, Тэм, и ничего другого не оставили.

— Ты не можешь так говорить! — закричал я на нее. — Это неправда. Дай, ну дай мне еще один шанс, Эйлин, и я докажу тебе! Я докажу тебе — это неправда!

— Сожалею, но это — правда, — твердо произнесла она. — Я знаю тебя, Тэм, лучше, чем кто-либо. Я просто не хотела этому верить, но, видно, придется. Но теперь — во имя семьи Дэйва, которая во мне нуждается. Я не смогла помочь Дэйву, но я смогу помочь им — сколь долго, не знаю, но только если никогда больше не увижу тебя. Если я позволю тебе приблизиться к ним через меня, ты и их уничтожишь.

Она замолчала и посмотрела на меня. Я открыл было рот, чтобы возразить ей, но понял, что это ничего не изменит. Мы просто молча стояли друг против друга на расстоянии в несколько футов и смотрели через пространство, которое на самом деле было гораздо шире, словно бездна, глубже и шире всего, с чем до сих пор мне приходилось сталкиваться.

— Что ж, Тэм, тебе лучше уйти, — наконец произнесла она.

Ее слова снова вернули мне чувство реальности.

— Да, — уныло согласился я. — Кажется, так будет лучше.

Я отвернулся от нее и пошел к двери. Какое-то мгновение во мне еще теплилась надежда, что она может позвать обратно. Но позади меня не было слышно никаких звуков движения. Проходя через дверь, я в последний раз оглянулся обратно.

Она не двинулась с места и по-прежнему стояла на том же месте, словно незнакомый мне человек, ожидая, когда я уйду.

И я ушел. И совершенно подавленный вернулся в космопорт.

Один, один, совершенно один…

Глава 16

Я на первом же корабле вылетел на Землю. Теперь у меня было преимущество практически перед кем угодно, кроме лиц с дипломатическим статусом, и я пользовался им.

Я вновь оказался в каюте первого класса, но теперь мне было еще более одиноко, чем раньше. Эта закрытая каюта была подобна убежищу отшельника вроде меня. Словно кокон, в котором я мог запереться и прийти себя, прежде чем снова появлюсь на людях. Ибо с меня было содрано все, вплоть до самой сути моего старого “я”, и не осталось ни одной иллюзии, которая могла бы успокоить меня.

Большую часть иллюзий еще довольно рано содрал Матиас. Но оставались клочки — наподобие омытой дождем памяти о руинах Парфенона, на которые я привык смотреть через видеоэкраны еще мальчишкой. После того, как смертоносная диалектика Матиаса срывала с меня еще один лоскут нерва или мышц, Парфенон, как казалось моему юному разуму, опровергал все аргументы Матиаса.

Когда-то было так, — и, следовательно, я должен был ошибаться. Парфенон существовал с давних пор, и если бы люди Земли были тем, чем определил их Матиас, он никогда не был бы построен. Но он был — и это я видел своими глазами. Потому что сейчас это уже были просто руины, а учение Матиаса вынесло испытание временем. Однако я каким-то образом сохранил мечты о слове и правоте для тех, кто родился на Земле, несмотря на измененные и величественные детища других миров, бывшие руинами, подобно Парфенону.

О чем говорила Лиза? Если бы я понял ее, то мог бы предвидеть эту ситуацию и не строил бы иллюзий, что Эйлин могла простить меня за смерть Дэйва. Лиза тогда упомянула о двух порталах; что для меня остались только два портала, и что она была одним из них. Теперь я знал, что такое эти два портала. Это были двери, сквозь которые меня могла достать любовь.

Любовь — смертоносная болезнь, которая забирает силу у мужчин. Не просто плотская любовь, но любой, даже слабый голод по привязанности, по красоте, по надежде на приход чуда. Ибо теперь я вспомнил одну вещь, которую так никогда и не смог сделать. Я никогда не мог причинить боль Матиасу, к моему стыду, или даже побеспокоить его. А почему бы и нет? Потому что он был в совершенном здравии, как какое-нибудь стерилизованное тело. Он никого и ничего не любил. И таким образом, отринув Вселенную, он ее же и заполучил, потому что для него Вселенная тоже была ничем. И в этой превосходной симметрии, ничто по отношению к ничто, он и отдыхал, умиротворенный, подобно камню.

И неожиданно я понял, что снова мог бы выпить. До сих пор я не мог этого сделать из-за ощущения вины и надежды и из-за изорванных клочьев подкупающей, чувствительной к любви плоти, все еще трепещущей на чистом скелете философии Матиаса внутри меня. Но теперь…

Я громко рассмеялся в своей каюте. Потому что тогда, в пути на Кассиду, когда мне столь необходима была эта анестезия спиртным, я не смог ее использовать. А теперь, когда в ней не было необходимости, я мог плыть в ней, если бы того пожелал.