Осень на краю - Елена Арсеньева

– Все потом, ладно? Все станет ясно скоро, и даже очень скоро. А пока пирожка дайте, Христа ради!

И они все втроем (включая шоффера, который для такого дела притормозил на углу Большой Покровской и Театральной площади) начали жадно поедать сказочно вкусные пирожки, обнаруженные в свертке. Пирожков было восемь, едоков – трое, легко подсчитать, что каждому досталось по два целых и по две трети, и времени это приятное занятие отняло – чуть.

– Теперь так, – сказал Охтин, когда автомобиль остановился у Шуркиных ворот. – Пойдите, Воронин, проверьте двор.

Шоффер Воронин, невыносимо щеголеватый – в крагах и кожаной фуражке, скрипя регланом, вылез из автомобиля и отправился во двор.

– Вы мне обещали разъяснить, что происходит! – возмутился Шурка.

– Неужели вы сами еще не поняли? – устало проговорил Охтин, однако тут же изменил тон на прежний приказной: – Сейчас вы пройдете вслед за Ворониным в свою квартиру и откроете мне дверь черного хода.

– А поче… – начал было Шурка, желая спросить, а почему бы Охтину не пойти вместе с ним через парадный подъезд, но тот нахмурился:

– Потому что так надо. Вы скажете своим родственникам, что я должен остаться у вас ночевать, поскольку у меня… ну, придумайте что-нибудь, у меня, мол, какие-то внезапные обстоятельства, стихийное бедствие…

«А где ему спать, Охтину? – призадумался Шурка. – Неужто на раскладной походной кровати? Но ведь она сломана, может сложиться в самую неожиданную минуту и защемить спящего! Придется уложить его на мою постель, а самому спать на раскладной!»

Он уже почти приготовился принести такую жертву сыскному делу, и все Русановы были готовы для Охтина на разные жертвы, но вот вам – здрасьте! Вдруг оказывается, что Охтин, очень может быть, вообще не будет ночевать. Так зачем было весь огород городить, баламутить народ?

– Ну, воля ваша, Григорий Алексеевич, – сказала тетя Оля, которая быстрее всех вышла из состояния недоумения. – Как вы решите, так и будет. Вы для нас гость дорогой, и если пожелаете остаться, милости просим. В таком случае Шурка уложит вас на свою кровать, а сам ляжет на раскладной. Скажешь Дане, Шурка, она постелет свежее белье. А я, если вы не против… – тетя Оля взяла на руки Олечку, – я пойду укладывать спать нашу маленькую прыгалку.

– Я с большой неохотой расстаюсь с вами, Олимпиада Николаевна, и с вами, Ольга Дмитриевна, – галантно сказал Охтин, и Русановы даже не сразу сообразили, что Ольга Дмитриевна – это маленькая Олечка. – Но спать пора всем, день нынче был трудный… Спокойной ночи!

– Ма-ма-ма-ма-ма… – пропела Олечка, обнимая тетю Олю за шею и кладя голову ей на плечо. – Ма-ма-ма-ма?

– Мамочка скоро придет, – сказала Олимпиада Николаевна. – Ты ляжешь в постельку и заснешь, а когда мамочка вернется из госпиталя, она тебя поцелует и скажет: «Баю-бай, моя маленькая Олечка, баю-бай!»

– Баю-бай! – согласилась Олечка. – Баю-бай!

– Погодите… – вскинулся вдруг Константин Анатольевич. – Я что-то не пойму… Ведь Саша работала вчера, сутки дежурила. Отчего ж она нынче в госпитале?

– Ни в каком она не госпитале, – мрачно ляпнул Шурка. – Она на поминках Грачевского. Я-то думал, она уже оттуда ушла, но, получается, осталась еще.

Тотчас он пожалел, что сказал это, но было уже поздно.

– Где она?! – враз воскликнули Русанов и тетя Оля.

Шурка промолчал, чувствуя на себе укоризненный взгляд Охтина: зачем-де языком тряс чрезмерно.

– На поминках? – повторил Константин Анатольевич. – Но каким, позвольте спросить, боком? С каких пор она вхожа в актерскую среду? Даже меня Клара отказалась взять с собой, сказала, что будут только свои!

У Олимпиады Николаевны мигом сделалось плаксивое выражение лица, и совершенно невозможно было понять, из-за чего, собственно, вот-вот прольются слезы из-под усталых морщинистых век: из-за того, что Сашенька оказалась в злачной компании, или из-за того, что всуе была помянута Клара Черкизова, и без того бывшая изрядной занозой в сердце тети Оли. Она торопливо скрылась за дверью своей комнаты.

И в это самое мгновение у входа позвонили.

– А вот и она! – весело воскликнул Шурка и рванулся было в прихожую, однако Охтин преградил ему путь.

Шурка растерянно моргнул. Только что Охтин находился на другом конце комнаты, гораздо дальше от двери, чем он, Шурка, однако же каким-то образом умудрился его опередить.

– Не ходите туда, – быстро сказал он. – Пусть Даня откроет.

– Даня уже спит, – удивился Шурка.

– Ничего страшного, – небрежно отмахнулся Охтин. – Проснется. Разбудите ее и пошлите открыть дверь.

– Да я сам… – вызвался было Константин Анатольевич, однако Охтин выставил вперед руку:

– Прошу вас остаться здесь. Русанов, разбудите Даню. – И он ткнул пальцем в Шурку, словно боялся, что Русановы, старший и младший, не поймут, кого из них он имеет сейчас в виду. – Если вдруг за дверью окажется не Александра Константиновна, а кто-то другой, не открывать ни в коем случае. Если попросят вас, Русанов, – он опять ткнул в Шурку, – пусть Даня скажет, что вы уже легли спать, но сейчас оденетесь и выйдете. В квартиру никого ни в коем случае не пускать! Кроме Александры Константиновны, конечно.

– Да что происходит, хотел бы я… – начал было Константин Анатольевич, но Охтин весьма небрежно от него отмахнулся:

– Немного погодя все разъяснится! – и чуть не в тычки погнал Шурку в каморку для прислуги.

Даня была вообще-то барышня строптивая, однако с полусонной с ней вполне можно было поладить. Точно сомнамбула, не одеваясь, в одной рубахе, набросив только платок на плечи, она побрела к дверям и замогильным со сна голосом (говорят же всеведающие люди, что сон – это почти что смерть!) спросила, кто там.

Нежный девичий голосок ответил, что пришли из редакции к Александру Константиновичу Русанову – по важному делу.

Услышав этот голосок, упомянутый рванулся было к двери, однако наткнулся на руку Охтина, выставленную поперек.

– Вы что… – вскричал было возмущенный Шурка, но был немедля вытолкнут из прихожей в комнату, а Даня, повинуясь гипнотизирующему взору Охтина, изрекла: молодой барин, мол, одевается и вскорости выйдет. Так что извините, барышня!

Вслед за тем Даня направилась в свою каморку, рухнула на постель и заснула столь же крепко, как спала до этого, и даже, очень возможно, свой прерванный сон принялась досматривать с того же самого места. Охтин же вернулся в комнату, где на него чуть не с кулаками накинулся возмущенный Шурка:

– Вы что себе позволяете?! Это же была Станислава Станиславовна!