ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

приближение к армате, козацкие стражи, как видим, входили в сделку со стрегомыми, и

достойные детушки обманывали достойного батюшку исправно.

т. п.

47

370

.

Во все пребывание в гостях у Хмельницкого, королевские коммиссары не видали

его трезвым. Окружавший гетмана штат был также собранием грубых пьяниц не лучше

и не хуже тех, которых русские люди видали в последствии вокруг Стеньки Разина и

Емельки Пугачова. Древний наш Переяслав, сделавшийся козацкою столицею, являл

подобие разбойницкого притона. Среди обилия дорогих одежд, вещей, напитков,

лошадей и всего того, что пришло сюда путем набега на культурников, местные

продукты были так дороги, что коммиссары за мерку овса платили 16 злотых, а за

вязанку сена по 2 талера. Шестьсот собственных лошадей Хмельницкого бродило за

городом, добывая себе траву из-под снега, и множество козацких кляч падало от голода

по улицам. Замок, бывший до бунта местом городского и земского суда для всей

Переяславщины, стоял в безобразных развалинах, так точно, как и школа высших наук,

иезуитский коллегиум с его костелом. Разбитые гроба и поруганные остатки

заслуженных в государстве людей, валяясь кругом, представляли еще более дикое

зрелище. Такая обстановка соответствовала ночным попойкам украинского Макбета с

его вещуньями-ведъмами. Она бросала мрачную тень на судьбу землевладельцев,

очутившихся чужими среди народа, который они созвали на воли да па слободы,

который они устроили хозяйственно и защитили от мусульманского пленения, которого

родную землю они сделали „Землею Христианскою® не только по знамению креста, но

и по праву меча. И папский Рим, разделивший наших Русичей на ся ради своего

господства, не давал теперь панам нити для выхода из этой гибельной борьбы с

козаками, из этого лабиринта взаимных кривд и незабываемых ругательств.

Путь королевских коымиссаров от границы удельного козацкого княжества до его

правоправящего центра был преисполнен таких лишений, что часто нельзя было

достать не только зерна для лошадей, но даже и соломы. Голодные среди плодородной

земли мужики дополняли горечь хозяйливых путников своими грубыми выходками.

Миролюбивый Кисель, при всем своем православничестве, представлялся даже

собственным подданным паном Ляхом, а это значило таким вредоноснымзверем, что

они тотчас бы его убили, когда бы не конвой. Ревнивая пропаганда против Ляхов,

гонителей „христианской веры*, распространяемая невежественными в своей нищете

попами да монахами среди невежественной черни, слилась в темных умах с понятием о

притеснителях вообще,— и „благочестивые* паны были у них одно и то же с панами

злочести-

.

371

выми. Опустошители панских имений, козаки вопияли, что „паны пустошат

Украину", и люди, доведенные руинниками1 до голода, верили, что голод стался не от

кого другого, как от тех же панов, которым теперь оставалось только идти по миру.

Украина, покинутая бегущими помещиками в виде полной чаши, привлекавшая сотни

тысяч выходцев из осад старинных баснословною роскошью крестьянского быта,

представляла бедствующим коммиссарам повторение Батыева нашествия. Об

исчезнувших панских хозяйствах говорили в ней только виднеющиеся на „кучугурахъ"

печища да обгорелые деревья, а мужицкому хозяйству не давали процветать

истребители панскаго—козаки и Татары. Зато про „козацкую славу" гремели в каждом

кабаке песни, уподоблявшие панскую колонизацию древних пустынь египетской

работе.

Каково было на душе у православной иерархии под протекцией и караулом нового

Моисея, видно из того, что киевский митрополит и архимандрит Киевопечерской

Лавры выехали за 20 верст от Киева „для секретной беседы" с Адамом Киселем. Не

взирая на мирный характер коммиссарского похода, козаки не только не позволили

королевским сановникам проехать через Киев, но взя * ли с них и на окольной дороге

окуп. В Хвасгове коммиссары ехали мимо валявшихся шляхетских трупов обоего нола.

В Киеве, как объяснил сам Хмельницкий, избивали безоружных людей за то, что не

хотели участвовать в козатчияе, или же за то, что отказывались „креститься на нашу

веру". Голод, грабеж, разбой и инквизиция: вот что представила далеким путникам с их

приорами да гвардианами страна, прослывшая благословенным краем в государстве!

Обратный поход искателей мира был еще печальнее. Они должны были но старому

миновать Киев, но для каких-то сношений с митрополитом отрядили небольшую

партию, которая, не въезжая в жилой город Подол, отдала поклон митрополиту в

Старом Киеве, у Св. Софии, окруженной древними развалинами. „Сведав о насъ"

(говорит коммиесарекий дневник), „шляхтянки и убогая католическая чернь (misera

plebs catholica) рвались к нам н догоняли нас ши дороге, кто как мог. Некоторые бежали

и пешком по глубокому снегу, зарослями и байраками, в Белогородку. За ними гнались

козаки и многих настигали. Возвращая этих несчастных всиять, ободрали до нага, били

н тут же топили, так что и мы были не безопасны, из-за наших католиковъ".

372

.

Подвигаясь далее обратным путем, королевские коммиссэры наткнулись на новую

беду. Козаки и Татары заходили, на перерез дороги, к Звяглю, чтоб их ограбить.

Пришлось делать большие упряжки, бросая на дороге изнемогших лошадей. Наконец

явилась к ним выручка. Не доезжая до^Корца, были они встречены князем Корецким,

который выехал к ним в поле в несколько сот коней, оставивши в городе до иетырех

тысяч ненадежных подданных.

Здесь опять вспомним, для характеристики времени и страны, что изо всех местных

землевладельцев один Корецкий имел столько духа и сноровки, чтобы вернуться на

свое руйновище и жить в опустошенном замке своем. Он сделал первую из

многократных попытокъ—возобновить былой компромисс, в котором, по переходе

нашем из-под Кипчакской Орды под орду литовскую, а потом под панованье польское,

—состояли здесь крупные и мелкие землевладельцы с рукодайными своими слугами, с

мещанами, козаками, всеми вообще „служебниками* и сельскою чернью. Но всякий

компромисс был бесполезен там, где одни не признавали фактически над собой закона,

а другие не хотели знать ничего, кроме жизни на чужой счет, без всякого возмездия

собственников и без всякой заботливости о трудящихся. Строго судили козаки панов за

их действительные и мнимые кривды, но, принявшись за папское дело сами,

„напроказили вдвое хуже*, и кончили свое панованье тем, что сдали край потомкам

истребленной ими шляхты в виде голодной пустыни, которую собственные их потомки

опять были принуждены обрабатывать панским плугом. Но ото произошло через 120

лет взаимной резни и всевозможных преступлений с обеих сторон. Возвратимся в XVII

век.

Как ни беспомощна была панская республика в виду республики козацкой, но паны,

по наследственной дрессировке своей у иезуитов, продолжали их темное и губительное

дело, воображая свои уловки спасительными. Это видно из их тайных бесед с

питомцем созданного полыцнзною митрополита-магната. бесполезны были для них

уроки, полученные ими в зрелище повсеместного разорения костелов и иезуитских

школ заодно с панскими замками, и крайне вредоносно было вмешательство римского

духовенства между борющихся шляхтичей плуга, землевладельцев, и шляхтичей меча,

Козаков. Не видя проку в руководительстве своих наставников ни среди боевых обозов,

ни в мирных посольствах и переговорах, они тем не менее остались при своих римских

воззренияхъ

,

37В

до конца и по конце политического существования Польши, как добыча ксендзов,

завоеванная многовековыми подвигами ксендзовства и всего, что соединено с этим

словом. Поэтому история смутного времени, порожденного в Речи Посполитой

Польской прежде всего и больше всего римскою политикой, — для нас, пострадавших

от этой политики много, должна быть столь же интересна, как и все то, что мы видим

теперь в остатках польской политической системы.

Когда королевские коммиссары достигли обильной некогда напитками и всяким

угощением Рощи, панская болезнь Адама Киселя усилилась до такой степени* что его

„вносили в пекарню и выносили на саняхъ". В Гоще было тревожно, как и всюду от

Случи до Горыни. За два дня* перед приездом Киселя (3 марта), 5.000 гультаев-

хмельничан вторгнулись перед рассветом в город Острог и „насекли до 400 мещан

(даже Руси) и Жидов, а город ограбили. Из шляхты погибло только двое. Приспевшая