Можайский — 1: начало - Павел Саксонов

Чулицкий, после того, как полковник поднялся на ноги, стоял, повесив голову и закусив губу. Его спесивое, почти хулиганское настроение распекать всех направо и налево, орать на каждого, кто подворачивался под взор, слетело с него. Михаил Фролович, похоже, задумался о вечном.

Можайский, как и всегда, улыбаясь глазами, был сосредоточен. Он мельком взглянул на Митрофана Андреевича, подошел к окну, отодвинул от него Саевича и, повозившись немного со шпингалетом, толкнул раму. Окно распахнулось. В гостиную ворвался ветер, да такой, что Можайский невольно отшатнулся.

Рама, более не удерживаемая рукой, с силой грохнула об откос. Звеня, оконные стекла разлетелись осколками. На самой границе улицы и гостиной, прямо в оконном проеме, завертелись снежинки — настоящей завесой, пеленой, рвавшейся с улицы внутрь, но словно бы отшвыриваемой обратно потоком теплого воздуха.

Можайский вновь — уперевшись руками в подоконник — высунулся из окна. Когда он отодвинулся прочь, повернувшись лицом уже не столько к коллегам, сколько к товарищам по несчастью, его лицо, буквально избитое шквалистым ветром и снежными зарядами, горело. Растрепанные волосы опушились снегом.

— Высоко!

К разбитому окну разом подошли Кирилов и Монтинин. Оба высунулись было наружу, но тут же отпрянули. Кирилов мрачно подтвердил:

— В лепешку разобьемся!

— А труба? — Монтинин ткнул указательным пальцем куда-то вбок. — Труба! Не выдержит?

— Труба? — Кирилов опять перегнулся через подоконник, но глядя уже не вниз, а вбок: туда, куда указал штабс-ротмистр.

— Что за труба?

— Водосточная.

— Да вы с ума сошли! — Инихов поежился.

— До нее еще и добраться нужно! — Сушкин тоже поежился. — Как вы себе это представляете?

Монтинин замялся: он видел карниз, единственно по которому и можно было бы перейти от окна к водосточной трубе — узкий, скошенный, даже в спокойную погоду смертельно опасный, а уж под бешеными порывами ветра и в слепящую снежную бурю — подавно. Но тут от окна отвернулся полковник и поддержал его:

— Труба — наш единственный шанс. Посмотрите!

Все посмотрели на дверь гостиной. Дверь дымилась. Было ясно, что еще минута-другая, и пламя прорвется через нее, и вот тогда-то и думать будет больше не о чем. Чулицкий перекрестился.

Действуем так! — тон полковника не подразумевал возражений: Митрофан Андреевич командовал, а не вносил предложение. — Первым идет он… эй, братец, как думаешь: сможешь?

Иван Пантелеймонович подошел к окну, выглянул, вновь повернулся к полковнику и, утвердительно кивнув, спокойно ответил:

— Смогу, ваше высокоблагородие. Только обвяжите меня чем-нибудь.

— Вяжите рукавами шинели… Можайский! Ты ведь яхтсмен?

Переход на «ты» ничуть Можайского не покоробил. Поняв полковника с полунамека, он подхватил сначала свою шинель, затем полковничью и быстро связал их рукава надежным морским узлом. К этим шинелям он таким же манером привязал шинель Любимова. К шинели Любимова — Монтинина. К шинели Монтинина — Чулицкого. К шинели Чулицкого — Инихова. К шинели Инихова — пальто Саевича. К пальто Саевича — пальто Сушкина. К сожалению, шинель Гесса и пальто по-прежнему в забытьи лежавшего на диване доктора остались в прихожей и, видимо, уже сгорели. Впрочем, если они и не сгорели, то были все равно недоступны.

Оставалось придумать, как получившуюся «конструкцию» приладить к Ивану Пантелеймоновичу, но тут уже сам Иван Пантелеймонович решил проблему на удивление легко: он просто обернулся шинелью Можайского и застегнул ее на пуговицы. Вышло совсем не элегантно, но вполне надежно.

— Ну, с Богом!

Иван Пантелеймонович взгромоздился на подоконник, сел, свесил ноги наружу, а потом, удерживаясь кое как, бочком-бочком развернулся к улице спиной и начал сползать вдоль стены дома, пока его ноги не уперлись в карниз.

— Если он сможет дойти, и если труба его выдержит, мы тоже сумеем!

Все, сгрудившись у окна, уставились на коренастую и даже на взгляд тяжелую фигуру Ивана Пантелеймоновича. А тот, между тем, уже начал невероятное шествие: прижимаясь к стене, цепляясь пальцами за расселины меж облицовочными кирпичами, на цыпочках, что выглядело совсем уж страшно — встать полной стопой на отлогий карниз было невозможно!

Трижды или даже большее количество раз казалось, что Иван Пантелеймонович сорвется. В такие моменты державшие конец «шинельной связки» Любимов с Монтининым особенно напрягались, готовясь принять на себя весь вес упавшего с карниза кучера. Но каждый раз каким-то чудом обходилось.

Наконец, Иван Пантелеймонович ухватился за водосточную трубу. Надежно встав на крепежную скобу и одной рукой трубу обхватив, другой рукой он расстегнул шинель Можайского и освободился от «связки». «Связку» Монтинин с Любимовым немедленно втянули в квартиру. Еще немного спустя Иван Пантелеймонович был уже на земле, где его тут же обступила начавшая собираться толпа — как погорельцев, так и просто зевак.

— Отлично! — Полковник выдохнул с облегчением. — Теперь вы. Кто из вас первый, решайте сами. И вот что, ребята, — полковник провел ладонью по своим пышным усам, — от ваших расторопности и сообразительности зависит буквально всё. Мы уже к трубе не пойдем: нет времени. Будем прыгать. И доктора скинем. Вам нужно будет внизу распорядиться так, чтобы нас подхватили на какое-нибудь полотно. Желательно, что-нибудь вроде парусины. Но нет — значит, нет: найдите что-то другое. Вам ясно?

— Так точно, господин полковник! — Любимов козырнул и начал застегиваться в шинель Можайского.

— Так точно, господин полковник! — Монтинин тоже козырнул и тут же потребовал у Любимова объяснений: «Почему ты? Я — кавалерист, мне привычней такие упражнения. Лучше останься и прыгай с остальными…»

— Не говори глупости. — Любимов шагнул на подоконник. — Это мой участок. Я знаю поблизости лавку парусов и брезентов…

— Давайте уже! — Полковник прикрикнул на Любимова и вдруг подмигнул Можайскому: «Ох уж эта молодежь!» Можайский усмехнулся, прикрыв на мгновение свои улыбающиеся глаза.

До трубы, а там и до земли поручик добрался удивительно споро. Что-то — уже почти на бегу — прокричал подскочившему к нему Ивану Пантелеймоновичу и, сопровождаемый им, бросился за угол — на проспект, — когда и скрылся из виду высунувшихся в окно Кирилова и Можайского.

— Будем надеяться, они быстро обернутся…

Обстановка в гостиной и впрямь становилась невыносимой. Огонь уже прорвался через дверь, объяв ее стеной и начав распространяться по стенам. Но дым, потянувшись к разбитому окну, пока еще не заполнил помещение полностью. Поддавшись сильной тяге, он мчался вращающимися клубами от двери к оконному проему, почти не разделяясь и не заволакивая всё пространство. Это было похоже на тягу пароходной трубы. Тем не менее, отравление продуктами горения оставалось для находившихся в гостиной людей только вопросом времени.

— А ведь это анекдот, господа! — Инихов приложился к бутылке, отхлебнув прямо из горлышка. — Право, очень смешно!

Чулицкий покосился на своего помощника, но не сказал ничего. А вот Митрофан Андреевич неожиданно подхватил и даже рассмеялся:

— А ведь вы правы, черт побери! Самый настоящий анекдот! Мне даже вдруг интересно стало… эй, Сушкин!

— Да?

— Если мы тут все так и останемся, что, по-вашему, завтра в газетах ваши собратья настрочат?

Сушкин на мгновение задумался, а потом рассмеялся тоже:

— Да! Материальчик выйдет ошеломительный!

— А где, позвольте спросить, ваши люди?

Митрофан Андреевич, даже вздрогнув от неожиданности, посмотрел на молчавшего до сих пор и вдруг заговорившего Саевича.

— Неужели так долго — запрячься и проехать пару кварталов?!

Сушкин кашлянул. Чулицкий с Иниховым отвернулись, сделав вид, что обсуждают что-то между собой. Можайский поджал губы. Даже Гесс, старинный друг Саевича, неодобрительно посмотрел на фотографа и покраснел за него.

Полковник ответил сухо:

— Механическая лестница уже должна быть на месте.

— Да? И где же она? — Саевич, казалось, не смутился ни реакцией Гесса, ни тоном Митрофана Андреевича. — Чего они ждут?

— Ничего не ждут. Они людей спасают.

— Видите ли, господин Саевич, — Сушкин тронул фотографа за рукав поношенного пиджака, — со двора людей проживает раз в двадцать больше, чем в этих апартаментах.

— Я бы сказал, в пятьдесят, учитывая размеры дома, — уточнил полковник.

— Да, — согласно кивнул Сушкин, — возможно.

Тут было бы можно заметить, что в гостиной воцарилась мертвая тишина, но это было бы далеко от истины: трещали стенные панели, гудело пламя, завывал, смешиваясь с валившим из окна дымом, штормовой ветер.

Внезапно погас свет: возможно, электричество отключили пожарные, но возможно и так, что просто перегорели провода. Темно, однако — в полной, разумеется, мере, — в гостиной не стало. Огонь давал достаточное освещение, хотя вот от такого-то света мурашки побежали бы по коже даже самого смелого — до безрассудства — человека. Побежали они по спинам и всех находившихся в гостиной, даже по спине полковника Кирилова, а Саевич, присев на корточки, всхлипнул.