Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962 - Лидия Чуковская

Разве это – не пророчество о своем, ахматовском, будущем:

За меня не будете в ответе,Можете пока спокойно спать.Сила – право. Только ваши детиЗа меня вас будут проклинать.

Будут, будут наши дети и внуки за нее проклинать Жданова и ждановских придворных – непременно проклянут гонителей Ахматовой с такой же силой, с какой она в своем «Слове о Пушкине» прокляла врагов первого поэта России, а заодно и друзей его, провалившихся на экзаменах дружбы и более сочувствовавших Дантесу, чем Пушкину… Будут.

Начало: банальная, литературоведческая фраза о Щеголеве, объяснившем в своем труде, «почему высший свет, его представители, ненавидели поэта и извергли его, как инородное тело, из своей среды». И вдруг: «Теперь настало время вывернуть эту проблему наизнанку и громко сказать не о том, что они сделали с ним, а о том, что он сделал с ними»[423].

И после этого – стремительный, неудержимый бурный поток – натиск – периодов, речь «негодующей Федры», перемежающаяся краткими сжатыми формулами: «Он победил и время, и пространство».

На взлете самого мощного периода прозы – проза перебивается четырьмя строками стихов:

За меня не будете в ответе…

Близится развязка – концовка. Снова величавая проза:

«И напрасно люди думают, что десятки рукотворных памятников могут заменить тот один нерукотворный aere perennius»282.

Эта проза уже запоминается наизусть, как стихи.

13 мая 62 Люшенька в Ялту писала мне, что Анна Андреевна приехала в Москву, позвонила и огорчилась: она не любит, когда я не на месте. Вернувшись из Крыма, я, конечно, мечтала повидаться с ней, но прежде всего кинулась в Переделкино, побыть с Дедом. 12-го приехала в город и только-только успела разгрести накопившиеся дела, все время держа в уме: «сейчас позвоню ей», как она позвонила первая. «Вы, оказывается, не на даче?» Вышло неловко.

В Москве Анна Андреевна жила сначала у Марии Сергеевны, потом у вдовы Шенгели и только потом, когда освободилось место у Ардовых, перебралась туда. Очередное кочевье после очередного инфаркта.

Я пошла к Ардовым. Анна Андреевна, Виктор Ефимович и Ника Глен сидели в столовой. Между Анной Андреевной и Никой заканчивался разговор о каких-то материалах для Пушкинской книги. Ника скоро ушла. Потом пришла Любочка Стенич, сооружающая новое платье, – Анна Андреевна совершенно раздета. Она была ровна и приветлива, но я-то ее знаю, и я все время чувствовала, что в ней живет раздражение. Когда Любовь Давыдовна ушла, она увела меня к себе. Выглядит она плохо, погрузневшая, белая. Раздражена против Виктора Ефимовича: он, без ее ведома, дал переписать новый вариант «Поэмы» какой-то незнакомой машинистке… Я не успела попросить, она сама сразу начала читать стихи. Как она сотворяет эти чудеса сквозь болезни и неустройства, непостижимо. Впрочем, памятно мне, сквозь что она сотворяла «Реквием». Точнее (хоть и кощунственнее) будет сказать, благодаря чему она его сотворяла… Прочла «Царскосельскую оду» (так теперь называется «А тому переулку / Наступает конец» – стихи, читанные мне еще в больнице)[424], «Песенки» (они меня почему-то не тронули, кроме двух строчек:

Отняты мы друг у друга…Разве можно так?)[425]

и невероятную, немыслимую, сверхгениальную «Родную землю».

И мы мелем, и месим, и крошимТот ни в чем не замешанный прах…

Какая смелость, какая настойчивость – мелем, месим – какая сила!

Да, для нас это грязь на калошах, Да, для нас это хруст на зубах.

Такой силищей не обладала молодая Ахматова[426]. Я люблю ее молодые стихи, они всегда со мною и при мне – вернее: во мне, они стали мною («постепенно становится мной», Самойлов), но ни «Поэмы», ни «Северных элегий», ни «Родной земли» молодой Ахматовой не написать бы. Хвори, бедствия и даже немота пошли ее Музе на пользу.

И как затянулся ее диалог с эмигрантами!

Не затянулся, а вспыхнул снова потому, вероятно, что до нас стали с недавнего времени долетать голоса западных людей – среди них эмигрантские.

Еще прочитала мне «Комаровские кроки» с четверостишием, которое в газету она не давала из-за слов «воздушные пути»[427].

Показала мне второй том этих самых «Воздушных путей», где напечатан один из вариантов «Поэмы» с предисловием Филиппова. «Он копает глубоко, – сказала Анна Андреевна, – но не там, где зарыто».

Прочитала мне вслух два письма от одного профессора американца, который работает над книгой о ней. Задает шестнадцать вопросов и жаждет получить автограф: пусть она своею рукой напишет: «Настоящую нежность не спутаешь»[428]. Письма на дурном русском языке. Отвечать на вопросы она не станет; автограф же пошлет. Письма восторженные: после Блока она – величайший русский поэт и пр.283.

Быт ее беспросветен. Ира все время болеет и вообще в нетях. Анна Андреевна возлагает надежды на Сильву Гитович, жену поэта, свою соседку по Комарову: дача Гитовича рядом, на том же участке284.

– Что-то со мною произошло, но не знаю, что и где. Все журналы, сколько их существует в Москве и в Ленинграде, просят стихи. Все до единого. И «День Поэзии». А мне давать нечего. Звонил Прокофьев, предлагал птичье молоко; я, конечно, отвергла. А потом явился от его же имени некто в сером и предупредил, что меня будут искать какие-то американцы, так вот, чтобы я отказалась с ними встретиться, сославшись на болезнь… Я – между двумя буферами.

Она сблизила два кулака и потерла один о другой[429].

Провожая меня, уже в коридоре, сказала:

– Из окончательного варианта «Поэмы» исчезло «Письмо к NN». С тех пор, как появились прозаические ремарки, оно перестало быть нужным… Вы не огорчены?

Я напомнила ей, что с самого начала была против «Письма к NN».

– Попросите Корнея Ивановича написать предисловие к первой части «Поэмы». Я ее попробую напечатать в журнале.

Я сказала, что сейчас Корней Иванович, накануне поездки в Англию, готовится к тамошним своим выступлениям и ни о чем другом думать не в силах. Когда же вернется – надеюсь, будет счастлив писать об Ахматовой285.

20 мая 62 Анна Андреевна вся с головой в деле Герштейн. Надо как-то (но как?) унять хулиганов в квартире и хулиганов в «Октябре»[430].

Анна Андреевна уже вчера требовала, чтобы я срочно явилась, но вчера вечером я не могла, а пришла сегодня утром, пригласив с собою Раису Давыдовну. Она не только хорошая женщина, но, в отличие от меня, толковая и может дать дельный совет. К тому же она нынче – ответственный секретарь Бюро секции критиков286.