Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

– У, это бабье! – жалея себя, сочувствуя Олегу, сплюнул Ганин. – Запудрила обоим мозги и смылась.

Но Юлька была неподалеку. Обняв сосну, прижалась к ней щекой и тихонько плакала. Шуршали падающие с сосны иголки. Таял тонкий ледок на коре.

В Гарусово Федосья попала случайно и не по своей воле. В тридцатом году Павел Шанин, сколько его ни уговаривали, в колхоз вступать отказался. Был он, по здешним понятиям, не бедняком, но и до середняка не дотянул. Если б не поскандалил с уполномоченным Рыжуком, который сразу после собрания стал председателем колхоза, то мог бы жить потихоньку и рано или поздно переборол бы свое упрямство, привел на двор двух лошаденок, коров и прочую живность. Нелегко было Павлу одному кормить чертову дюжину ребятишек. Самой старшей, Федосье, в ту пору исполнилось пятнадцать. Едва научилась ходить, сделалась нянькой младшим братьям своим и сестрам. Ребятишки слушались ее больше, чем мать, которая, в страшных муках родив последнего, ночевала прямо в поле, испугалась бушевавшей в ту ночь грозы и помешалась.

Павлу было не по силам одному обрабатывать свои десятины, но еще трудней оказалось перешагнуть через себя, через свой вздорный характер, заключить мировую с Рыжуком. Больше того, слегка выпив на пасху, Павел помял слегка новоиспеченного председателя и вскоре, одним из первых, загремел на Север. Мать по дороге скончалась, заразившись тифом. Там же, в пересылке, катаясь на лодке, перевернулись и утонули сразу трое младших. Только через неделю двоих вынесло на дальнюю отмель. Третий потерялся бесследно. Все остальные, счетом десять, выжили. Девки повыходили замуж, братья переженились и перед войной зажили так, как не жили дома до раскулачивания. Братья купили себе гармони, хромовые сапоги и велосипеды. Работали на лесоповале сначала, но позже, поставив себе крепкие дома, перешли на рыбзавод. Отец, надорвавшись в лесу, устроился бакенщиком. Жить бы да жить, но... грянула война. Четверо братьев с войны не воротились, И растут теперь Федосьины племянники и племянницы без отцов. Два брата в Москве живут, военные. Один в больших чинах, преподает в академии. Да и сестры хорошо, счастливо устроились. А вот Федосья, старшая... впрочем, и ей повезло. Только по одной причине Федосья недовольна теперешней своей жизнью...

Все ее братья и сестры ходили в школы, кто желал, тот выучился. А Федосья, вечно занятая то постирушками, то хозяйством, то младшими пискунами, школу бросила, едва поступив. Вся ее прежняя грамота – фамилию выводить научилась да считать? Ни в детстве, ни в юности на учебу не оставалось времени. Подымется, бывало, раньше солнышка – моет, варит, кормит скотину, мечет на стол многочисленному семейству сковороду за сковородой, чашку за чашкой. Потом сидит за швейной машиной или за кроснами, хлопочет в огуречнике или на огороде. Так вот и осталась Федосья неграмотной. Ладно хоть счет узнала, а недавно, сама, выучилась читать. Однажды Пронин подсунул ей какую-то книжку о воспитании детей – любил он читать труды по воспитанию и педагогике, – других книг не признавал:

– Почитай-ка! Оочень интересная книжица!

– Глаза у меня... – Федосья смутилась, решила сослаться на глаза, но вспомнила, что недавно хвалилась своим зорким зрением. – Глаза устают от чтения.

Пронин посмотрел на нее удивленно, но ничего не сказал. Как не удивляться: человек книжку читать не хочет. А книжку-то написал поляк один, которого вместе с детьми, учениками его, сожгли в фашистском крематории. Федосья поняла, что означал его взгляд, и заподумывала с этого часа об учебе. В школу людей смешить не пойдешь, а самой... Да что, и сама справлюсь, решила она. А началось с магазина.

– Слушай-ка, – сказала Федосья продавщице. – У тебя вывеска-то без ошибок написана?

– Вывеска? – продавщица выскочила из-за прилавка, пять или шесть раз перечитала вывеску. Буквы иногда смывало дождем. И теперь вот второй слог облупился и на месте букв красовались ржавые пятна. – Ну ладно... подновлю. Спасибо, что указала.

Продавщица восстановила недостающие две буквы. «Га» – запомнила их Федосья и удивилась: как это она раньше-то не додумалась? Ма-га-зин, Значит, перед «га» должно стоять «ма», а в конце слова – «зин»... Вон ту букву подставить, и будет – Зина. Так звали задохнувшуюся от угара Федосьину дочку. Ма-га-зин – как просто! Теперь она везде находила запомнившиеся ей буквы. Но других слов, например в праздничных призывах, прочесть не могла. Тогда Федосья полезла на чердак, среди хлама отыскала старый букварь и за неделю изучила все буквы. Читала трудно еще, медленно, но букварь прочла от корки до корки. Надо бы сходить в библиотеку, взять там какую-нибудь не толстую книжку, да боязно: вдруг библиотекарша, тощая как вяленый чебак, неприступная девица, поймет, что Федосья неграмотна? А понять долго ли? Стоит только на роспись взглянуть... Тыртова... Всю-то фамилию выводить долго, так Федосья приспособилась и ставит первые три буквы: Тыр, а дальше – волнистая линия.

И все же, перевязав бинтами руки («И худо распишусь, так никто не придерется... Руки, мол, больные».), она отважилась и пошла в библиотеку. Пройдя вдоль книжных полок, уверенно ткнула в первую попавшуюся книжку и сказала:

– Мне эту.

– Эту? – выщипанные брови библиотекарши удивленно взлетели. Еще бы: книжка-то – «Опыты» Монтеня – никем не читана. Библиотекарша и сама не раскрывала ее. Только проставила инвентарный номер да занесла в регистрационную карточку. «Смотри-ка ты! – уважительно подумала ома. – Какая любознательная особа! Надо будет к ней присмотреться. Да и самой Монтеня прочесть...»

Однажды, встретив Федосью на улице, она поклонилась и полюбопытствовала: понравился ли Монтень?