Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цезарь воспроизводит события довольно точно, хотя хронология их немного нарушена. Ясно то, что его гений и здесь блестяще проявил себя: Цезарь решил разбить венедов не на суше, а на море, где они чувствовали себя неуязвимыми. Находясь в Эпониаке, мы узнали о его маневрах с большим опозданием. Центурии, управляемые легатом седьмого легиона, не стали углубляться в арбатильский лес, они пошли прямо на юг, выбирая открытые дороги и равнины. Гобаннито сообщил нам также о том, что в Ратиаке, на берегу, собрались корабли, отобранные римлянами у пиктонов и аквитенов и приобщенные к городскому флоту, который держит в своих руках вергобрет. Каждое судно имело на борту несколько легионеров для охраны. Кроме того, в городе разместились две центурии под началом трибуна для защиты флота и крепости. Конопатчики, плотники и канатчики города были согнаны на строительство новых кораблей и боевых машин.
Мы собрали военный совет. На нем было решено — благоразумно, как мне кажется, — не трогать римский гарнизон, не пытаться отбить многочисленные корабли, громоздившиеся у пристани города, другими словами, создавать видимость нейтралитета. Вряд ли нам оказалась бы под силу такая операция. Не говоря о том, что венеды вскоре напомнили нам об обещании оказать им поддержку, и нам бы пришлось увести лучшую часть своего войска, оставив город незащищенным перед лицом мстительных легионеров. Не знаю, каким образом венеды узнавали о перемещениях Цезаря из Равенны, но они торопили нас. Нам не оставалось ничего другого, как погрузиться на ладьи и плыть к морю, на запад.
Шиомарра настояла на том, что будет сопровождать меня. Друиды, все ее окружение напрасно уговаривали ее остаться. Но она упрямо повторяла:
— Я имею право на свою долю славы, друзья, и на свою долю опасностей…
Бедная моя, она их получила, и сполна!..
Оскро постепенно завоевал наше доверие безупречным поведением. Они с Дивиаком оставались в городе, чтобы представлять власть: один — для защиты владений, другой — для руководства магистратом.
Мы выступили из города без промедления. В наш отряд входили сотня всадников и девятьсот пехотинцев, большая часть которых состояла из лесорубов, шахтеров и кузнецов, завербованных мною во время добровольного затворничества в поселении Красный Осел. Мы с Котусом встретили товарищей по заточению и бегству из Ратиака: старого арверна, веселого парисия, бойкого аквитана и всегда грустного нервия. Я не упоминал о них больше, хотя не раз встречал в Эпониаке то одного, то другого. Кроме них, с нами были и другие беженцы, мечтающие свести счеты с Цезарем, и сам Гобаннито, бежавший из Ратиака, и Петруллос с тремя самыми крепкими подмастерьями, и тот молодой сеньор, хваставшийся за ночной трапезой своим непревзойденным псом-зайчатником (собака и в походе была, разумеется, при нем, во время раздачи еды она каждый раз жалобно поскуливала), и тот тучный господин, что любил вкусно поесть, — он пристроился к съестному обозу и отвечал на шутки так:
— С этими венедами, рыбными душами, нужно быть готовыми ко всему.
За войсками тащился обоз с запасным оружием и разным скарбом. Почти все население Эпониака пустилось провожать нас и брело по лесной дороге добрых четыре лье. Потом люди устали и стали мало-помалу отставать, пока самые обессилевшие не остановились и не повернули за Дивиаком и Оскро.
В Порт-Сикоре мы разместились на судах вспомогательной флотилии. Пристань располагалась в песчаной бухте, с моря ее прикрывал остров. Войско уместилось на всех судах, пригнанных к городку: от легких однопарусных челноков до ладей-уток и баркасов.
Круглый борт нашего баркаса высоко возвышался над водой, никакая волна не могла захлестнуть его нос. Две мачты держали три квадратных паруса. Команда время от времени убирала самый крупный из них, чтобы дать возможность более мелким кораблям нагнать караван. Первые же часы плавания вывели из строя моих пехотинцев: свесившись через борта, они дружно кормили рыб съеденным перед отплытием завтраком. Моряки осыпали их насмешками, но бравые солдаты не имели сил отвечать им. В отличие от них Шиомарра держалась стойко: ее так воодушевило предстоящее путешествие, что даже морская качка не могла погасить прилива радости, которой светились ее глаза, не отрывающиеся от полукруга горизонта. Меня тоже захватили ощущение новизны открывающихся просторов, свист ветра, огибающего парус, суета, плеск волн, скрип мачт, щелчки канатов…
Это был океан! Не стоило даже сравнивать его с замкнутым римским морем, с его теплыми лазурными водами. Это была грозная стихия, серая, как застывшая лава. Гребни ее волн, длинных и высоких, заставляли раскачиваться наш тяжелый корабль, точно легкую скорлупку, сопровождая его продвижение зловещим ревом и хлесткими пощечинами брызг. Это была необъятная серая ширь, чарующая своим таинственным волнением, своей беспрестанной изменчивостью. Небо тяжело нависало над морским горизонтом и лесистым берегом. Кое-где из глубин океана выступали черные скалистые острова, облепленные малыми собратьями, точно развалившиеся каменные изваяния обломками. Облака проносились так низко, что грозили зацепить мачты. Солнце поминутно прорывалось сквозь них золотым светом, от которого на бегущих волнах зажигались искрящиеся россыпи огней.
На носу баркаса устроился певец, затянувший песнь о перелетных душах, мчащихся к Островам Спящих. Ветер трепал длинные пряди его волос и полы туники и уносил вдаль слова песни, то усиливая, то заглушая голос поющего.
Мы сидели на корме под ярко-красным пологом — легким подобием навеса — и играли в шахматы или же рассеянно болтали. Помню, меня удивляло то, насколько Шиомарра была уверена в благополучном исходе войны, в моем военном гении. Я сумел прочесть за ее веселой приподнятостью скрытую грусть предчувствие близкого конца. Она распустила волосы и подставила соленому ветру свое прекрасное лицо. Ноздри ее трепетали, жадно вдыхая густой запах моря, рожденный, казалось, из противоборства воды и молний. Рот ее был приоткрыт, тонкий ряд зубов поблескивал при появлении солнца. Время от времени она подходила ко
