Цитадель Гипонерос - Пьер Бордаж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я тебя ни к чему не обязываю, Кэл, — сказал капитан. — Но я хочу, чтобы ты дал мне слово помалкивать, пока мы не начнем наши действия.
— Ваши действия? — сыронизировал Кэл Пралетт. — Как похоже на одного из тех пламенных парней, которых распяли на площади Коралиона! И с кем вы рассчитываете пойти против притивов?
— Эфренцев, которые хотят избавиться от сиракузян и их слуг в масках, гораздо больше, чем ты полагаешь…
Дерганый свет выхватывал грубые черты лица старого пулоньера.
— Начать с того — где вы намерены прятать своего маленького протеже?
Капитан встал, перегнулся через стол и провел рукой по вьющимся волосам Тау Фраима.
— Есть у меня одна маленькая идейка, но я надеюсь, ты поймешь, если я придержу ее при себе…
*В деревянные задние двери монастыря семикратно постучали. Две караульные администраторши вздрогнули, переглянулись, затем одна из них, не сказав ни слова, вышла во внутренний сад и пошла за Муреми, старшей из матрион.
Стояла полнейшая ночь — момент, когда на небе не сияла ни та, ни другая из обеих звезд, когда из трубок огромных органов не падал ни один столб света.
Нахмурившаяся Муреми приоткрыла дверь своей кельи:
— Вы уверены, что расслышали семь ударов?
— Конечно, мать…
— Иди, расскажи остальным матрионам и назначь им сбор в зале приемов. Я буду ждать их там с гостями.
Администраторша поклонилась и растворилась в темноте. Муреми переодеваться не требовалось: она получила кодопослание патрионов из Пулона несколькими часами ранее, немедленно обрядилась в свое официальное розовое платье, украшенное коралловыми звездочками, и приготовилась — села на табурет и собралась со всеми силами, чтобы противиться околдовывающему шепоту сна. Ежедневного отвара из тутталовых трав, приготовленного лекаршами, для облегчения ее ревматоидного артрита уже было недостаточно, и невыносимая боль трижды заставляла ее останавливаться на центральной аллее внутреннего сада.
Она вошла в сторожку и жестом руки приказала оставшейся на посту администраторше (толстой и задыхающейся тутталке, которая — как все сестры, сочтенные неспособными к расчистке органов, — была назначена на внутренние и административные работы) отключить систему клеточного распознавания.
Дверь бесшумно открылась перед четырьмя силуэтами, выглядящими в темной ночи как статуи: там были два узнаваемых по белой форме патриона, дородный мужчина с обветренным лицом, в чуть сероватом комбинезоне и красных сапогах до бедра, что означало капитанский ранг, и ребенок, еще не достигший четырехлетнего возраста.
Муреми отступила в сторону, чтобы пригласить посетителей войти.
— Мне снова включить систему клеточной идентификации, мать? — спросила администраторша.
— Поразмысли немного, дочь моя! — отрывисто ответила матриона. — В идентификатор не внесены клеточные координаты этих господ.
Служительница запустила руку под накрахмаленную вуаль и потерла загривок — знак усиленных размышлений.
— Я не знаю, как долго продлится ваше совещание, мать, но мы не можем оставить обитель без защиты…
— Прояви инициативу, дочь моя! Активируй старый магнитный барьер.
— Если кто-то непрошеный вздумает материализоваться внутри монастыря, это ему не помешает.
Муреми пожала плечами, еле слышно пробормотала: «Всё лучше, чем ничего!», и покинула сторожку.
Матрионы в розовых платьях для официальных приемов заняли свои места на приподнятых ярусах амфитеатра в зале аудиенций, освещенном дюжиной летучих светошаров. Муреми ввела посетителей и пересекла комнату, чтобы сесть в кресло настоятельницы. Все взгляды были прикованы к ребенку. Впервые в долгой истории Тутты ребенку изгнанницы дозволялось предстать перед собранием матрион. Присутствие плода запретной любви в храме самого целомудрия вовсе не выглядело забавным эпизодом — оно было прелюдией к радикальному изменению обычаев и взглядов. В сверкающих глазах матрион отражалось и недоверие, и восхищение сразу; недоверие, потому что этот ребенок пришел напомнить им, что они не безупречны, что любая из них может преступить правила, которые обязана чтить; и восхищение, потому что он пробуждал дремавших в них женщин и матерей. Они подумали (хотя открыто ни за что бы не признались), что Оники оказалась права, впустив в свое чрево таинственного возлюбленного, потому что лишить Эфрена ребенка такой красоты было бы позором. То, что он стал дополнительным символом борьбы против крейциан и их приспешников из оккупационных сил, лишь подтверждало эту точку зрения.
— Извольте, сьеры из Пулона, просветить наших сестер о причинах вашего присутствия в наших стенах, — проговорила Муреми.
Патрион поклонился и выступил в центр круга.
— Присутствующий здесь капитан Саул Арнен во время своей последней миссии по укреплению пилонов подобрал сына отлученной тутталки Оники Кай. Этот ребенок — наш запал, элемент, которого нам не хватало, чтобы начать отвоевание планеты. Хотя ему всего три года, он совершил прорыв, одержал верх над оккупационными войсками. Его пример вдохновит нас и укрепит решимость наших отрядов…
— Каких отрядов? — прервала его Муреми.
— Эфренцев, которым более нестерпимо крейцианское иго…
— Их много?
— Достаточно, чтобы устранить наемников-притивов.
— А скаиты Гипонероса? Как вы планируете избавиться от них?
— Зальем их тоннами полипены…
— Не боитесь, что инквизиторы разнюхают ваши планы?
На пергаментном лице патриона прибавилось морщин.
— Мы постарались пустить их по ложному следу, — ответил он. — Но не можем сказать, клюнули ли они на приманку. У нас нет выбора, кроме как рискнуть.
— Какую роль вы отводите ордену Тутты?
— Мы хотим, чтобы вы охраняли ребенка и его мать до конца боевых действий. Мы считаем, что ваш монастырь с его системой клеточного распознавания — самое безопасное убежище в Коралионе.
— Оники держат пленницей в храме…
— Ее вызволение будет нашей первой целью.
— Вы просите нас нарушить наши собственные уставы…
— Мы просим вас принять участие в освобождении Эфрена, матрионы!
— Когда вы намерены действовать?
— В скором времени…
Матрионы раздумывали всего несколько минут. Они пригласили гостей вернуться в зал и сообщили им, что приняли предложение. Капитан Саул Арнен предупредил руководительниц Тутты, что ребенок не говорит, а точнее — пользуется странным языком, который напоминает шипение коралловых змей. Затем он поднял Тау Фраима, пылко прижал его к груди и, не добавив ни слова, вышел из
