Шестерки Сатаны - Леонид Влодавец

Глаза закрылись, и я стал погружаться в темноту, немного жутковатую, но спокойную и умиротворяющую.

4-й БРЕД СИВОЙ КОБЫЛЫ ДЛЯ ДМИТРИЯ БАРИНОВА (БСК-4)

Тьма дошла до какого-то неведомого в реальном мире предела. Наверно, такая чернота может быть только в «черной дыре», во всяком случае, мне так казалось. И еще была тишина — совершенно невероятная, потому что я не слышал ни собственного дыхания, ни стука сердца. Может быть, они и на самом деле отсутствовали, потому что самого себя я в этой тьме не видел. И вообще не знал, есть ли у меня тело, руки, ноги и все прочее. Потому что осязания как такового не было тоже. Но не было при этом никакого страха и волнения. Я был абсолютно спокоен, потому что хорошо знал: все решено, все предопределено, и мне остается только ждать исполнения приговора неких Высших Сил. А именно от них, от их разборки по этому поводу и ее исхода будет зависеть, так сказать, итоговый вердикт.

Не знаю, сколько времени продолжалось мое плавание в темноте и тишине. Минуту, полчаса или час. Время текло медленно, да и было ли тут оно, время, вообще, вопрос спорный. По крайней мере, не принципиальный. Лично для меня, впавшего в абсолютное равнодушие, было все равно: есть тут время или нет, течет оно куда-то или нет, соответствует ли тому, что существует в реальности, истекают ли те 13 часов, отведенных на процесс, после которого «все сбудется», или они еще вообще не начались.

Тем не менее наступил момент, когда окружающая среда начала изменяться. Причем очень быстро, как будто в давным-давно забытый Богом и людьми подвал пришла ремонтная бригада энтузиастов-предпринимателей, дабы возвести тут кафе-погребок. Или в вековую тайгу пришли первостроители, чтоб соорудить очередной гигант социндустрии. Каждый может выбрать то сравнение, которое ему лично ближе, как и тот масштаб преобразований, который ему больше по душе.

Все разом озарил свет. Не электрический и не дневной, а какой-то потусторонний, ни на что не похожий. Даже на голубое свечение вихревых электромагнитных токов или зеленоватое сияние «черного ящика». Вообще говоря, определить, какой оттенок имел этот свет, было очень трудно. Скорее всего лучшего определения, чем «радужный», не подберешь, потому что все семь цветов и бесчисленное множество оттенков, образованных, их соединением, играли вокруг меня. В глазах рябило, с непривычки, но я уже видел, что все это буйство цветов и оттенков происходит на знакомых мне стенах того самого помещения, не то церкви, не то концертного зала, где мне уже не раз доводилось бывать и в «дурацких снах» разных лет, и в двух первых БСК. Только на сей раз это уже однозначно была церковь.

Никаких кресел, конечно, не было и в помине. Были алтарь, иконостас, великое множество свечей, горевших повсюду, куда только взгляд доставал. При этом пламя свечей, как это ни удивительно, было самым разным по цвету. Одни горели нормальными красновато-оранжевыми огоньками, другие светились зеленым, третьи — фиолетовым, четвертые — синим или голубым, пятые — бордовым, или малиновым, шестые — желтым. На стенах просматривались росписи, постепенно переходящие на сводчатые потолки.

По-моему, впервые за все время своих визитов в это потустороннее заведение я поднял глаза вверх и увидел, что тут имеется огромный купол с голубовато-белых тонов росписью, изображающей ангелов с трубами. А через круглое отверстие в куполе, через стрельчатые окна расположенного над ним светового «барабана», и проливается вниз тот самый радужный свет, заполняющий храм. Впрочем, и свечи, горевшие в церкви, вносили свою

коллективную лепту в эту игру красок. Деталей росписи потолков и стен сквозь накатывавшие друг на друга, дробящиеся и смешивающиеся разноцветные световые волны я разобрать не мог, точно так же, как и разглядеть лики святых на иконостасе. Потому что сияние, исходившее от золотых окладов, было настолько ярким, что глаза на них не могли долго смотреть, прямо как на солнце.

В церкви я был совершенно один, как перст, что называется. Ни священника,

ни диакона, ни какого иного причета. Но вдруг откуда-то сверху, из-под купола, где располагались ангелы, дружно затрубили фанфары. Самый что ни на есть армейский сигнал «слушайте все», который я не слышал со времен октябрьских парадов на Красной площади. Когда я задрал голову, то увидел, что фреска с трубящими ангелами материализовалась. Теперь они в натуре порхали под куполом, трепеща крыльями, и трубили в золотистого цвета духовые инструменты. То ли горны, то ли фанфары — я тут не спец. Кроме того, ангелочки, до того пребывавшие в натуральном виде, то есть с крылышками и голыми попками, приоделись в ботиночки, белые гольфы, синие шорты и белые рубашки с алыми галстуками. Более того, когда я пригляделся к их кудрявым мордашкам, то и вовсе обалдел — все четверо были один к одному похожи на Володю Ульянова с октябрятской звездочки.

Сигнал «слушайте все» отзвучал, и изо всех углов, в которых не было ни единого певчего, так же, как, впрочем, и ни одного динамика, послышалось все нарастающее церковное пение. Когда-то, еще лет семь назад, когда я нерегулярно заходил во храм замаливать грехи, одна бабулъка пояснила, что данное произведение называется «Богородица-Дево, радуйся!».

Чем сильнее становилось песнопение, тем ярче сиял свет, исходивший из отверстия в куполе, а пионеры-ангелочки — их трубы или горны как-то незаметно испарились, подняли руки в приветственном салюте и зависли в воздухе, не переставая хлопать крылышками. Кроме того, появился запах — смолистый аромат новогодней елки, то есть, надо думать, рождественской.

Через минуту или две конус света, низвергавшийся в храм через отверстие в куполе, достиг яркости зенитного прожектора, которыми Жуков пытался ослепить немцев при начале штурма Берлина. Само собой, что смотреть на него стало больно и просто невозможно. Поэтому я опустил глаза и направил их на иконостас, хотя и туда было смотреть тяжко.

Как раз в этот момент в центральной части иконостаса, затмив собой всех остальных, воссияла одна из икон, Пресвятая Богородица.

В том мире, где я сейчас находился, никакие законы физики не действовали или действовали, но неправильно. Да и каноны православия, судя по всему, не очень соблюдались. Должно быть, ни наука, ни религия не имели, как говорится, адекватных представлений обо всех этих делах, потому что, с точки зрения физики, пучок света, направленный сверху вниз, не должен был освещать так ярко то, что не попадало под его лучи, а с точки зрения религии, то, что в роли ангелочков выступали крылатые пионеры в красных галстуках, вообще ни в какие ворота не лезло.

Воссиявшая икона тоже нарушила и каноны православия, и физические законы.

Хотя я никогда не интересовался иконописью, а потому, возможно, и не мог бы точно определить, что чему не соответствует, если 6 речь шла о каких-то особо мелких деталях или особенностях композиции. Я только слыхал, что бывают Богоматери Оранты и бывают Одигитрии, а может, и еще какие-то, но как они между собой различаются — понятия не имел. Однако я точно знал, что иконы Божьей Матери пишут совсем не так, как плакаты «Воин Красной Армии, спаси!». Такой плакат висел у нас в музее Боевой славы части, когда я служил в ГСВГ. Там был изображен окровавленный штык со свастикой, нацеленный на советскую женщину с ребенком. Так вот, на иконе, выбросившей из себя сноп света, сходящийся в одной точке, было изображено абсолютно то же самое. Только у женщины и ребенка были другие лица, к тому же с ореолами и нимбами. А штык, нацеленный на них, светился зловещим зеленоватым светом, как игла хорошо известного мне «ежа»…

Занятно, но мне тут же показалось, что пришла РНС. В том смысле, что мне кто-то подсказал прямо в мозг: это Вера, жена Клыка-Князева. Я о существовании такой дамы знал, но видеть ее воочию не приходилось. Ребенок, соответственно, был не Младенцем Иисусом, а сынишкой Клыка и Веры. Даже вспомнилось, что ему два года и что его зовут Юрой.

Еще через некоторое время мне показалось, будто сноп света, исходящий от пирамиды, на самом деле излучается каким-то источником, расположенным за моей спиной, чем-то вроде кинопроектора. И я легко принял эту «перестановку слагаемых». Как и вообще в жизни, часто менял стороны, на которых сражался. Может, так было проще воспринять то, что произошло потом.

А произошло вот что.

Статичное изображение плаката «Воин Красной Армии, спаси!» с изображением

Веры и Юры Князевых заструилось, размылось и исчезло, а на его местевозникло нечто вроде радужного тумана. Этот самый туман опять же удержался недолго, и появился новый плакат, тоже мне очень знакомый: «Родина-Мать зовет!» Пожалуй, удивила меня на сей раз только физиономия суровой старушки, изображенной на фоне многочисленных трехгранных штыков. Сначала мне показалось, будто она похожа на Марию Александровну Ульянову (урожденную Бланк), потом на Крупскую, так и не поменявшую фамилии, наконец, изобразилась моя собственная биологическая мать — Баринова Мария Николаевна (девичьей фамилии не знаю).