Брат мой, враг мой - Митчел Уилсон

Вики бросила на него быстрый беспомощно-сочувственный взгляд. Несмотря на всю выдержку Дэви, она тотчас же уловила в его голосе знакомые глухие нотки, но решила смолчать. Вики знала, что Дэви не становится легче, когда он говорит о своих тревогах: он замыкался с ними в темной глубине своей души – так упавший в медвежью яму охотник, притаившись и почти не дыша, прислушивается к дыханию зверя, пока какой-нибудь звук не подскажет ему, куда нанести удар. А потом Дэви выходил из своего душевного затворничества, спокойный, отлично владеющий собой… Вики не могла придумать, чем ему сейчас помочь, и молча страдала за него.

Кен ждал Дэви на тротуаре у заводских ворот, почти затерявшись среди потока грузовиков, с грохотом въезжавших и выезжавших из ворот огромного завода, высившегося за его спиной. Кен, как всегда, выглядел безупречно и, как всегда, был полон трепетной внутренней силы, но та электризующая уверенность в себе, которая когда-то заставляла всех оборачиваться ему вслед, теперь исчезла. Раньше среди целого десятка мужчин прежде всего привлекал к себе Кен – и не громким голосом или властным тоном, а особым уверенным поворотом головы, радостным изумлением, постоянно мелькавшим на его тонком лице, прямой осанкой человека, который по первому же знаку готов занять свое место во главе колонны и с улыбкой повести её за собой на любой подвиг. В нем было нечто такое, что заставляло людей становиться его сторонниками прежде, чем он успевал произнести хоть слово. Теперь же всё это исчезло. И без этого Кен показался Дэви каким-то немощным и слабым.

– А где Дуг? – спросил Дэви.

– Пошел вперёд занять место в рядах противника, – слабо усмехнулся Кен.

– Он ещё по дороге стал изображать из себя «члена правления», ну, мне стало противно, и я решил подождать тебя здесь.

– Давно ты ждешь? – спросил Дэви.

– Да нет. Минут десять. – И тут Дэви убедился, что Кен – уже не Кен. Настоящий Кен после нескольких минут ожидания перестал бы улыбаться и нахмурился бы; пять минут ожидания – и он, нетерпеливо прищелкивая пальцами, зашагал бы взад и вперёд. Десять минут вызывали бы трескучие искры сарказма, но не эту равнодушно-ироническую покорность. Сердце Дэви сжалось – в Кене что-то умерло. И хотя он сам за последние годы во многом дорос до Кена, всё же он всегда верил в неиссякаемую волю Кена-вожака, в его способность подчинять себе людей, зная, что в случае чего брат придет ему на выручку. Теперь Дэви понял, что отныне предоставлен самому себе, что Кен надеется на него, как он сам надеялся на Кена все эти годы. Тяжесть этой грустной ответственности Дэви воспринял как свой неизмеримый долг Кену, и этот долг должен быть уплачен. – Как твои нервы? – спросил Кен почти таким же тоном, как спрашивала утром Вики.

– Лучше некуда! – солгал Дэви, но, к своему удивлению, тут же понял, что это правда. Внезапно он поверил, что всё будет хорошо. Чего, собственно, им бояться? Три года исследований и опытов – солидная почва под ногами. Трудные проблемы, которые ещё предстояло решить, могут обескуражить, только если забыть, что он и Кен справлялись с каждой неразрешимой проблемой, возникавшей за годы работы. И если сейчас они ещё не нашли кое-каких решений, то, разумеется, со временем найдут. Дэви верил в это, как верил, что впереди ещё много лет жизни. В самом худшем случае правление сегодня откажется дать деньги на дальнейшие исследования. Так черт с ним, даст кто-нибудь другой. Их идея уже окрепла и зажила своей собственной жизнью, и никто не может ни погубить её, ни даже задержать её развития. Дэви был рад, что на этот раз вместо Кена будет говорить он.

Они молча дошли до зала заседаний, но перед дверью Дэви вдруг остановился и, сдвинув брови, взглянул на брата.

– Кен, – спросил он, – скажи, ради бога, что с тобой?

– Ничего, – ответил Кен, и в его тоскливых глазах мелькнуло удивление.

– Я чувствую себя отлично.

– Ты меня не проведешь, – не отставал Дэви. – У тебя на лице всё написано. Я не могу видеть тебя таким, Кен!

Кен был слишком поглощен другим, чтобы говорить о себе. Он попытался проскользнуть к двери.

– Нас ведь ждут, – без всякого выражения сказал он.

– Ничего, подождут! – воскликнул Дэви, и вдруг ему пришло в голову, что не надо было отнимать первенство у Кена; ведь Кен безвольно уступил только потому, что слишком потрясен смертью Марго и ему всё безразлично. Дэви стало стыдно, словно он помогал ограбить брата. Секунду назад Дэви сильнее всего хотелось выступить перед правлением вместо Кена – это принесло бы ему огромное удовлетворение. Сейчас ему ещё сильнее хотелось, чтобы Кен стал прежним.

– Слушай, Кен, – порывисто сказал он. – Я передумал. Я хочу, чтобы говорил ты.

– Я?

– Да. Раньше всегда говорил ты и неизменно попадал в самую точку. Зачем нам рисковать теперь?

Кен бросил не него острый взгляд.

– А ты всё-таки волнуешься, малыш? – ласково спросил он.

Дэви замялся, подыскивая подходящую ложь.

– Мне было бы спокойнее, если б это сделал ты, вот и всё.

– Не знаю, – сказал Кен. – Я не в форме. Я не подготовлен…

– А к чему тут готовиться? Скажи о том, что ты знаешь, как ты всегда говорил.

– Не знаю, – очень тихо повторил Кен. – Я… – Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести нелегкие слова. – Должно быть, я уже в это не верю. Должно быть, я перестал верить, что это величайшая идея в мире и что из неё будет толк. А защищать то, во что не веришь, – ведь это жульничество.

– Но ты не можешь не верить! – горячо возразил Дэви. – Ведь прибор не изменился. Данные, что мы собрали, не изменились. Факты остаются фактами, хочешь ты этого или нет. Вспомни, был у нас хоть один опыт, когда бы мы обманывали себя или подтасовывали данные, стараясь доказать, что результат лучше, чем он был на самом деле?

– Нет, – медленно покачал головой Кен.

– Тогда что же случилось?

– Ничего. Не знаю. Просто у меня такое чувство и я – чего не могу с собой поделать.

– Ну, давай же, давай, Кен, – убеждал его Дэви, и эти слова как будто глухо донеслись из тех лет, когда он, исполненный слепой веры, стоя среди зрителей, подбадривал брата, из последних сил старавшегося прийти первым на окружных соревнованиях в беге или с триумфом выйти из головокружительного поворота для последнего удара битой в крикете. Это была молитва божеству, заклинание, и потребность в этих словах никогда не исчезала ни у того, ни у другого: они были необходимы Кену и бессознательно вырывались у Дэви. – Сделай это, Кен! Сделай ради меня! Когда ты начнешь говорить о нашей работе, всё оживет для тебя снова. Всё вернется!

Кен пристально поглядел на Дэви, но сказал только:

– Пойдем, я посмотрю сначала, как это всё выглядит.

Дэви открыл дверь. После однообразных серых коридоров красные тона комнаты ошеломляли неожиданностью. Через секунду появление братьев в дверях привлекло внимание всех присутствующих. Больше десятка голов повернулось в их сторону, и больше чем на десятке лиц отразилась полнейшая отчужденность. Все медленно поднялись с мест. Кен, стоявший сзади, стиснул локоть Дэви, не то желая его подбодрить, не то охваченный такими же дурными предчувствиями, как и он.

Дуг, сидевший у противоположной стороны стола, тоже поднялся и перешел поближе к ним в сопровождении невысокого лысого человека с колючими усиками и улыбочкой, которая всегда была у него наготове и могла означать в равной степени «Я хочу быть вашим другом» и «Пропадите вы пропадом».

– Том, это те самые Мэллори, Дэвид и Кеннет, – говорил Дуг. – Мальчики, это Том Констэбл, председатель правления.

– Всегда рад видеть молодых людей с творческим воображением, – сказал Том Констэбл. Он держался напыщенно, как все самодовольные люди. Пожимая им руки, он сильно перегнулся через стол, желая показать, какая это для него честь, однако его подчеркнутая любезность больше смахивала на снисходительность. – Сегодня ради вас устроен целый парад, потому что в этой вашей штуке, быть может, заложено будущее целой промышленности, не говоря уже о фирме «Стюарт – Джанни».

Он представил им всех членов совета по очереди, объявляя специальность каждого с таким видом, будто провозглашал их чемпионами мира. Для своих людей у него была наготове ласковая улыбка, дружеский хлопок по спине или одобрительная шутка. Имена их ничего не говорили Дэви. Он понял только, что перед ним пять инженеров, три юриста, два бухгалтера и представитель отдела рекламы, который заявил:

– Скажу вам прямо, в вашем докладе всё абсолютно понятно до середины первой фразы.

– Значит, я куда понятливее вас, – подхватил один из юристов, явно считавший себя остряком. Он произнес эти слова сухо, с нарочитой небрежностью протирая пенсне. – Я добрался до конца фразы.

– Ну, ну! – снисходительно усмехнулся какой-то седой человек. Лежавший перед ним экземпляр доклада зловеще щетинился закладками – кусочками бумаги, по-видимому отмечавшими места, которые вызывали у него сомнения. – Будем справедливы и дадим этим молодым людям высказаться. Кто знает, быть может, они в самом деле смогут ответить на некоторые вопросы, которые, вероятно, возникнут у инженеров. Не обращайте ни них внимания, – обратился он к Дэви. – Эти двое понимают в технике ровно столько, чтобы узнавать время по часам, и не больше того.